10

Только утром Дональд оценил по достоинству свое вчерашнее решение не работать. Он хорошо выспался и чувствовал себя бодрым.

Поправив короткие спортивные трусики (Дональд не любил современное мужское белье, рассчитанное на неженок), он лег на живот. С удовольствием погрузив ладони в ярко-желтый пушистый ковер у кровати, Дональд десяток раз отжался на руках от пола. Приятно заломило лопатки. Сделав два-три упражнения для брюшного пресса, Дональд пропрыгал в ванную комнату, в каждом прыжке имитируя удар головой по мячу. И неожиданно замер перед огромным зеркалом, укрепленным на внутренней стороне двери.

Перед ним стоял атлетически сложенный, среднего роста и возраста мужчина. Зачесанные назад белокурые волосы. Худое, продолговатое лицо с резким подбородком. Глубоко посаженные глаза. Нос с горбинкой, отмеченной небольшим шрамом. Тонкие черты лица как-то не очень вязались с тяжелым торсом и мясистыми ногами футболиста, изъеденными синими вздутиями вен.

Едва Дональд вышел из ванной, как позвонил Марфи.

- Дональд?! Доброе утро. Придется отменить нашу встречу, о которой договорились вчера. Уинстон Мейсл намерен провести пресс-конференцию сразу же после обеда.

- Почему он вдруг надумал?

- Не знаю. Очевидно, позвонит и объяснит все сам.

Едва Марфи повесил трубку, как раздался повторный звонок, и теперь уже голос Мейсла пожелал ему доброго утра.

Дональд, я хотел бы попросить вас зайти ко мне на минутку, если не возражаете. Очень нужна была бы ваша помощь. Кстати, если еще не завтракали, перекусим вместе.

Сменив пижаму на теплые брюки в клетку и сероватый, такой же теплый джемпер, Дональд спустился в номера «люкс». «003» занимал Уинстон Мейсл.

Когда Дональд вошел к нему, маленький столик у окна уже был сервирован на две персоны и официант, открыв пиво, разливал его в фужеры.

Стол был слишком обильным для первого завтрака. Роуз прекрасно знал, что Мейсл сам ничего не будет есть, кроме бутерброда и пары чашек крепкого кофе. Так Мейсл прекрасно знал, что Дональд всегда любил покушать.

- Дональд, совет директоров решил провести пресс-конференцию для шотландских журналистов. Небольшую встречу в духе наших ежегодных журналистских собраний. Надо пригласить на нее всех приехавших на матч.

Мейсл имел в виду пресс-конференции, его детище, которые ежегодно проходили перед открытием сезона. Они не пользовались особой популярностью у журналистов, пока там подавали чай, хотя и отличный, и не уступающие ему бисквиты из кондитерской «Беккер».

По совету Дональда в зал стали выносить столики с более крепкими напитками. И, Роуз мог сказать твердо, ни один журналист Манчестера, пишущий о спорте или им интересующийся, не пропускал таких собраний. Дональд подумал, что неплохо бы сохранить этот обычай и здесь, в Глазго.

- Чай и на сегодня отменяется. - как бы угадав ход мыслей Роуза, проговорил Мейсл. Эта способность читать чужие мысли не то чтобы пугала Роуза, но как-то неприятно действовала на него.

- Прошу вас заняться вместе с Марфи организацией этой полезной для клуба встречи. Расходы пусть не смущают. Главное, чтобы пресса осталась довольна. А ее запросы и интересы вы знаете лучше меня.

Марфи я уже отдал соответствующие распоряжения. Ресторан

обеспечит всем необходимым. Меня волнует другое. Для вас, Дональд, это тоже не секрет: будут спрашивать о предстоящем процессе. Поскольку вы еще не определили своего отношения к нему окончательно, прошу все подобные вопросы переадресовывать мне. Надеюсь, вы не откажетесь председательствовать на пресс-конференции?

«Что это, снова проверка? Стоит ли сейчас лезть на рожон и открывать карты перед Мейслом, признаваясь, что я именно окончательно определил свое отношение к процессу?»

Дональд решил воздержаться от лишней стычки с Мейслом и только кивнул:

- Хорошо, я проведу конференцию. А все ответы на такие вопросы вам, конечно, разумнее взять на себя. Мне, пожалуй, трудно будет найти убедительные доводы в пользу намеченного процесса.

И чтобы несколько смягчить впечатление от слишком резкого ответа, который можно было истолковать по-своему, добавил:

- Я пока недостаточно хорошо знаком со всеми обстоятельствами дела.

Однако от Мейсла не укрылась интонация, с которой ответил Роуз, и он испытующе посмотрел на собеседника. Тот спокойно выдержал взгляд президента, думая совсем о другом.

«А если натравить Берта Трантмана? И свести пресс-конференцию к разговору о процессе? Можно будет слегка встряхнуть Уинстона, Берт - мастер на такие штучки. Узнаем кое-что новое или прощупаем по крайней мере почву под ногами Мейсла. Думаю, он стоит не так уж твердо».

Берта он знал давно. Они сблизились, когда в Англию приезжала сборная ФРГ. Берт, немец по национальности, уже был вычеркнут из списка лучших вратарей Европы. Через два года ему пришлось оставить и ворота своего клуба.

В тот вечер накануне приезда гостей Берт сказал о своем подозрении, что его не поставят против немцев. Он очень переживал, но поделать ничего не мог. Лишь пришел на стадион за день перед игрой сборных. Побродив по полю, стал в ворота. Они были еще без сеток. Украдкой погладил ладонями штанги. И вот тогда, наверно, окончательно потерял надежду играть на следующий день, хотя руководство еще не вынесло своего решения. Предчувствие не обмануло его.

Конец завтрака Роуз и Мейсл проговорили о пустяках и больше не возвращались к разговору о предстоящей пресс-конференции.

Поднявшись к себе, Дональд «сел на телефон».

Он обзвонил все редакции и знакомых журналистов, приглашая их сегодня перед матчем на небольшой прием в отеле и сообщая, что желающие смогут потом поехать на стадион в специальном автобусе, который будет заказан для прессы.

Покончив с приглашениями, он дозвонился Трантману и сказал, что у него есть к нему дело, связанное с процессом. Тот обещал прибыть за час до открытия пресс-конференции и переговорить обо всем подробно.

Но Берт опоздал и явился перед самым началом. Роуз успел лишь перекинуться с ним парой слов.

- Берт, по-моему, это страшное дело - процесс, который они затевают, -он не говорил кто, для Берта и так было ясно. - Твое мнение?

- Это нисколько не хуже многого, что творится в нашем футболе ежедневно, если тебе действительно нужно мое мнение. Процесс столь же гнусная штука, как совращение молодых парней, бросающихся на денежную наживку прямо со школьной скамьи. Не потому, что зарабатывать деньги - это плохо. Вовсе нет. Но в конце концов когда-нибудь захочется стать человеком, бывают чудачества, -саркастически заметил Берт, - а тебе сразу же напомнят, что ты просто товар. Товар, за который вначале давали лишь три фунта в месяц, потом три в неделю, потом три с половиной тысячи в год, потом - четверть миллиона за команду оптом... Как видишь, даже после смерти игрок остается тем же товаром. Хотя, право, там, в могиле, ему уже наплевать, сколько дают за его ноги, которым не суждено больше двигаться по полю.

Дональд понимал, что в Берте сейчас говорит затаенная обида за всю несправедливость, которую он испытал в течение своей футбольной карьеры. Он, конечно, настроен слишком пессимистично. Взять Марфи. Он прожил бурную, долгую жизнь и остался оптимистом. Смог найти в современной футбольной индустрии не только трубы и дым ее фабрик, но и цель своей жизни.

Но Роуз был рад, что мнение Берта о процессе совпадало с его собственным. Берт сказал даже, что может выступить с большой статьей против процесса.

И тогда Дональд еще раз убедился в справедливости изречения «журналистика делается за столом». Даже Мейсл понимает, что это так, собирая сегодняшнюю конференцию, которая еще не известно чем кончится для него.

«Вы уже принялись за вербовку сторонников, господин президент! Мне тоже пора считать солдат. Посмотрим, чья армия будет сильнее!»

Машинально Дональд начал прикидывать, кто из знакомых ребят в случае нужды смог бы выступить на его стороне.

К назначенному часу в узком и длинном банкетном зале ресторана собралось довольно много народу. К своему удовлетворению, Роуз обнаружил в зале представителей лондонских газет, прибывших специально на матч.

Мейсл, радуясь своим мыслям, ходил, довольно потирая руки. Он даже подошел к Роузу и поблагодарил:

- Спасибо, Дон! Вы блестящий организатор.

Несмотря на скороспелость принятого решения, все пока идет отлично. Огромная аудитория!

«Вот именно - пока», - подумал про себя Дональд, разведя руками -мол, не за что благодарить.

Стол с пивом и закусками быстро пустел. Прихватив бутылку пива и пару бутербродов, пришедшие рассаживались за столики, расставленные по залу. Вскоре все места были заняты. А люди подходили и подходили, размещаясь на подоконниках, ступеньках и длинной стойке, которая шла вдоль бара.

Многих Дональд хорошо знал лично, многих только в лицо, некоторых лишь видел несколько раз на таких же собраниях - шапочное знакомство.

Открывая пресс-конференцию, Дональд сделал хитрый тактический маневр. Представив директора клуба, менаджера, тренеров и некоторых игроков присутствующим, он дал слово Уинстону Мейслу. Тем самым Дональд выдвинул его на первый рубеж, под огонь вопросов. Взглянув украдкой на Берта, Дональд по его усмешке понял, что тот достойно оценил уловку Роуза.

Мейсл начал проникновенным обращением: «Джентльмены, дорогие друзья!» Сказав несколько слов о традиции подобных встреч прессы с игроками и администрацией «Манчестер Рейнджерс», он перешел к насущным делам клуба, расчетливо намекнул на трудности финансового порядка в период великого возрождения клуба. Вкратце рассказав о сделанном за этот сезон, он поделился соображениями о предстоящей гастрольной поездке в Индию, которая намечалась в начале января. Затем он заговорил о проблемах английского футбола, о будущем своего клуба. И здесь речь Уинстона Мейсла напоминала круглые морские камешки, за которые не могла бы зацепиться ни одна лангуста.

Время от времени Мейсл пересыпал свою очень живую, эмоциональную речь остроумными замечаниями и шутками, которые вскоре создали в зале непринужденную атмосферу взаимопонимания. Предложив задавать вопросы, Мейсл сел, чрезвычайно довольный собой.

Высокий парень в очках спросил Марфи о тактических новинках, на что Крис ответил: «Команда продолжает играть по старинке, красиво и на выигрыш». Кто-то спросил о самочувствии Бена Солмана. Вопрос Берта в этой дружеской обстановке прозвучал подобно выстрелу.

- Не могли бы вы сказать несколько слов о предстоящем судебном процессе, возбуждаемом против Британской авиационной компании? Это, кажется, тоже входит в ближайшие планы клуба?

Вопрос был задан в преотвратной форме - ничего особенного не спрошено и спрошено слишком много, объяснять вроде нечего, но отвечать надо. Дональд посмотрел на Мейсла, предлагая говорить ему.

- Стоит ли сейчас толковать о процессе, когда вас, наверно, интересуют виды на сегодняшнюю игру? Тем более, вопрос отнюдь не спешный. Давайте сегодня займемся сегодняшними делами, а завтрашними - завтра, - попытался обратить все в шутку президент, тем самым отрезая возможность возобновить этот разговор вновь.

- Мне бы хотелось повторить свой вопрос и получить на него ответ, -проговорил Берт настолько громко, что было слышно во всем зале. - Может быть, вопрос и не очень спешный, но в нем - законный интерес к настойчивым слухам в футбольных кругах. Если, конечно, у директоров клуба есть какие-то свои, скрытые мотивы, можете не отвечать.

И Дональд и Мейсл прекрасно понимали: подобная навязчивость ведет к одному - придется отвечать. Если совет директоров не желает, чтобы завтра в прессе замелькали всевозможные догадки, домыслы и заявления, будто руководство клуба «Манчестер Рейнджерс» затевает темное дело, о котором даже не желает говорить. Вот уж поистине пресс-конференция -палка о двух концах!

Мейсл снова заговорил в обтекаемых выражениях о трудностях клуба после мюнхенской катастрофы.

«Интересы английского футбола требуют, чтобы клуб был на высоте. А высота - это деньги. И нет ничего странного в требовании клуба о возмещении убытков, действительно нанесенных ему».

Поначалу объяснения Мейсла показались удовлетворительными, и присутствующие стали терять интерес к этому вопросу, понимая, что Мейсл ничего, кроме уже сказанного, не сообщит. И тут сосед Берта, Дон не знал его, спросил:

- А как относятся семьи погибших к тому, чтобы имена их отцов, мужей и сыновей стали предметом судебного торга?

- Во-первых, это слишком громкие слова, хотя мы нередко и любим их, -отпарировал Мейсл, подразумевая под «мы» прессу и стараясь выиграть время. - Во-вторых, процесс во многом преследует и их личные цели -материальную помощь семьям бывших игроков. Это наша святая обязанность. Клуб никогда не бросал в беде своих членов, что бы с ними ни случалось.

И Мейсл принялся рассказывать о славных традициях клуба, явно уводя разговор в сторону.

Большинство журналистов решили, что вопрос стоит взять на заметку. Настроение журналистов уловил и Мейсл. Ни о какой откровенности и непринужденности, которые установились в начале встречи, говорить не приходилось.

Дональд смотрел на происходящее как на хорошо поставленный спектакль и, кажется, был единственным, кто остался доволен его финалом.

«Мейсл - умный человек. Неужели он не понимает и не поймет даже теперь, что, начнись процесс, многие закулисные дела клубной администрации будут преданы огласке, совсем для него нежелательной. Найдутся силы, которые посмотрят на процесс не так, как смотрит он, Мейсл. И тогда разразится страшный скандал, от которого по швам расползется вся добропорядочная репутация клуба!»

Через пятнадцать минут пресс-конференция была поспешно закрыта, рассыпавшись на десятки маленьких конференций за каждым столом.

11

После пресс-конференции раздраженный Мейсл сразу же поднялся к себе, и Дональд увидел его только на стадионе из ложи прессы.

Президент расположился на скамейке за воротами вместе с Марфи, старшим тренером и Ральфом Мейем, который сегодня не играл. Мейсл, одетый в черное пальто, с пестрым кашне на шее, сидел, тяжело уперев руки в колени, самодовольно поглядывая кругом.

Прямая противоположность Мейслу - Элмер Бродбент. Старший тренер за долгие годы работы так и не научился владеть своими чувствами во время матча. Энергичный, собранный, иногда излишне суровый, на тренерской скамье стадиона он преображался и становился едва ли не самой экзотической фигурой любого матча. Он кричал, махал руками, взывал к игрокам, которые не слышали его заклинаний, закидывал голову в порыве возмущения. И сидя великолепно дублировал головой и ногами каждый финт и каждый удар, который совершался на поле. Бродбент был похож на заводную игрушку, хозяин которой забыл, как остановить механизм.

Рядом с ним развалился на скамье Ральф Мей в легком модном коротком плаще, без головного убора и в перчатках. Он выглядел денди, случайно попавшим на эту заветную скамейку творцов футбола.

Марфи уткнулся в ладони, лишь время от времени подавая ведомые только ему да Преггу, вратарю манчестерцев, знаки.

А на поле развертывались события, не менее неприятные для Мейсла, чем происшедшие несколько часов назад на пресс-конференции.

Матч на кубок страны проходил совсем не так, как того хотелось бы манчестерцам. Уже на четвертой минуте мяч оказался в сетке ворот Прегга. Дурное начало, тем более для кубкового матча. Сто тысяч сторонников «Глазго Рейнджерс» мощным воплем приветствовали успех своей команды в поединке двух «рейнджерсов». Рев не смолкал ни на минуту, лишь подобно морскому прибою то нарастая, то спадая, то нарастая вновь.

Вообще «Иброкс стадион», колыбель «Глазго Рейнджерс», славился националистическими настроениями и буйным характером своих зрителей. Глядя, как восточная трибуна размахивает знаменами клуба, раскачиваясь из стороны в сторону, ряд налево, ряд направо, Дональд подумал, что это пляска знамен на фоне яркой рекламы «Декстросола» так и не кончится до финального свистка.

«Танец безумных дикарей!» - мелькнуло у Дональда.

Жалкие крики тысячи болельщиков, прибывших из Манчестера, растворились в общем реве стадиона и не были слышны.

Команда играла в атмосфере, накаленной до предела, в атмосфере предвзятости и враждебности.

Дональд представил себе, что происходит на «Иброкс стадион» в дни жестоких поединков команд «Глазго Рейнджерс» и «Селтик», давно вышедших за рамки обычных спортивных состязаний. Каждый футбольный матч превращался в бурное проявление старых религиозных разногласий.

За спиной этих команд стоят две религии - католическая и протестантская. Никому на трибунах уже нет дела до третьей - футбольной религии, ради которой, собственно, и собрались сто тысяч человек. Свисток судьи к началу матча, по злой иронии судьбы, - сигнал к началу борьбы, которая охватывает трибуны.

О нет, это отнюдь не пассивное желание победы «своим» - команде протестантов или католиков. Это жестокая распря, словно прорвавшаяся сквозь тьму веков из самых грязных тайников английской истории.

В дни матча на стадион стягиваются резервные полицейские части. Но они не в силах справиться с бушующим котлом страстей, в который превратился квадрат трибун. Бесчинствующие хулиганы безраздельно властвуют на них. И горе протестанту, если он по ошибке или по случайному стечению обстоятельств попал на трибуну к католикам. Десятки арестов во время матча, десятки раненных ножами и тяжелыми предметами. Но что может сделать полиция, когда на пятнадцать акров земли, занятых стадионом, продается сто восемнадцать тысяч билетов!

Провокации зрителей то у одних, то у других ворот. Свистящие камни, которые в перерыве уберут работники стадиона. Атмосфера ожесточает. И слово «игра» уже не соответствует тому, что происходит на поле. Надо иметь железную волю, чтобы не стать убийцей в течение таких двух таймов. Надо слишком сильно любить футбол, чтобы не стать сумасшедшим за эти девяносто минут.

Дональд не удивляется, что в звуковом бедламе противники Манчестера играют спокойно. Вернее, хладнокровно. Для них привычна обстановка. Им приходилось видеть ситуации похлестче. Они, как мясники на бойне, уже привыкли к виду крови и могут, не дрогнув, омыть в ней руки.

К середине второго тайма манчестерцам удается переломить ход игры, сквитать гол, а затем повести в счете. Но Роуз, удрученный атмосферой матча, сидит, как заурядный счетовод, и ставит в таблице крестики и цифры. Шифрованную и очень удобную систему записи хода игры он разработал сам.

Когда Роджер Камптон вынужден был покинуть поле, Дональд беззвучно выругался по адресу вратаря глазговцев и судьи: любому мало-мальски непредвзято настроенному человеку было ясно, что вратарь играл подло, не на мяч, а на человека. Роджер перехватил пас между двумя защитниками. Стремительным рывком он настолько ушел от подопечного, что тот прекратил преследование. Камптон остался один на один с вратарем. Правда, до штрафной площадки было еще далеко, но Роджер толкнул мяч в точку, наиболее близкую к воротам и недосягаемую для вратаря. Роджер должен был появиться в ней на мгновение раньше. Длинный Глен, вратарь глазговцев, уже пять лет играл за сборную Шотландии и не был зеленым новичком, чтобы не видеть точности расчета.

Но он все-таки пошел навстречу Роджеру обреченно и яростно.

Законы движения неумолимы. Даже в футболе. Глен опоздал. Не входя в штрафную площадь, Роджер дотянулся до мяча и направил его мимо вратаря. Глен, не обращая внимания на мяч, ударил с ходу по ногам Роджера, стараясь хоть как-то отомстить нападающему.

Крик Роджера, казалось, слышала вся Шотландия. Крик животного, взвывшего от боли.

«За такие вещи надо гнать с поля! Неужели что-нибудь серьезное с ногой Роджера? Ведь у него и так не в порядке мениск правого колена. Бедняга не играл четыре календарных дня, все прогревал ногу. И вот тебе, в одну минуту - почти инвалид».

Даже мяч, который тихо запрыгал в сетку ворот «Глазго Рейнджерс», не принес Дональду облегчения.

Роджер пластом продолжал лежать на траве. Вратарь глазговцев отошел к штанге, спокойно взирая, как мелкой рысцой одним из первых бросился бежать к Роджеру Уинстон Мейсл. За ним кинулся главный тренер Элмер Бродбент. Только менаджер Крис Марфи остался сидеть на месте рядом с Ральфом Мейем. Дональд с удивлением посмотрел на Марфи - из ложи он казался маленьким старым человеком, невесть зачем занесенным сюда, на этот орущий стадион. Вот Марфи, наконец, тяжело встал и, оглянувшись на скамью запасных, сел обратно. Он был бессилен что-либо сделать для команды. Лечить - дело врачей. А заменять выбывшего игрока, по условиям розыгрыша кубка, нельзя.

Тем временем Уинстон Мейсл, отстранив санитаров, сам повел с поля Роджера, повиснувшего у него на шее.

«Начинается мелодрама, - с яростью подумал Роуз, представляя себе завтрашние газеты с полуполосным снимком великодушного и самоотверженного генерала, помогающего своему солдату на поле битвы. -Теперь сюсюканья не оберешься в отчетах. Силен же ты, Уинстон, - думал Дональд, глядя на удалявшуюся в сторону тоннеля высокую фигуру Мейсла, - мастер играть, ничего не скажешь! Кто упрекнет тебя в бездушье, кто, увидев такую картину, посмеет сказать, что ты плохой?»

Отчет он начал фразой: «Дункан Тейлор жив. Сто восемнадцать тысяч зрителей убедились в этом, глядя на игру человека, который, кажется, лишь по недоразумению носит фамилию Камптон, а не Тейлор».

Дональду хотелось сказать несколько теплых слов о Роджере, который сегодня действительно играл отлично. Тем более что, по утверждениям врачей, в этом сезоне ему уже не играть. Потом Роуз начал развивать мысль о духе и стиле Тейлора. Это окончательно расстроило Дональда. Он с большим опозданием закончил писать отчет и передал его в газету, сомневаясь, что материал может попасть в номер. Представил, как беснуется ночной редактор. Роуз, возможно, подвел газету, но ничего не мог с собой поделать. Мысли о Тейлоре отвлекали его от работы...

12

В тот вечер, когда Тейлоры отмечали переезд в свой новый дом, мужчины засиделись за бриджем допоздна, и Дункан предложил Дональду ночевать у него.

Утром Роуз встал очень рано. Не спалось. Вышел в кухню. К неописуемому удивлению, обнаружил там Дункана, который сидел верхом на стуле в одних пижамных брюках и, не мигая, смотрел на огонь газовой горелки. Бледный рассвет красил кухню в мистические тона, и сам Тейлор казался по меньшей мере заклинателем газового пламени.

Это рассмешило Роуза, а Дункан, обернувшись на голос, обрадовано вскочил со стула.

- Мило, очень мило, что и ты встал так рано! Сейчас мы с тобой сварим кофе. А то, знаешь, не по себе. Наверно, еще не вошел в роль владельца такого огромного дворца, - криво усмехнувшись, добавил он.

- Вряд ли. Просто мы слишком бурно провели вчерашний вечер и выпили много кофе. Вот и все.

Вода закипела. Дункан пустил в гудящий турецкий кувшинчик щедрую порцию кофейной пудры.

- Вряд ли... - повторил Роуз. - Человек, привыкший к тому, что он стоит тридцать тысяч фунтов стерлингов, не должен обращать внимание на такие мелочи, как приобретение дома.

Дункан улыбнулся и долго отхлебывал маленькими глоточками горячий кофе. По кухне бродил его стойкий аромат.

- Знаешь, Дон, а ведь я так и не смог привыкнуть к таким бешеным деньгам. Хотя часто мечтал о них... Сначала мне нравилось, что тысячи людей жаждут узнать, каково живется футболисту ценой в тридцать тысяч. Мне казалось, я смогу ответить на этот вопрос довольно легко. Но ошибся. И до сих пор часто теряюсь, когда его задают.

Мне уже скоро двадцать три, а я порой чувствую себя ребенком. Может быть, потому, что, когда играешь в футбол, остается очень мало времени, чтобы учиться. Мало времени подумать. И тогда. - Дункан замолчал и смущенно улыбнулся, как бы прося прощения за столь сбивчивую речь.

- Ты хорошо говоришь, Дункан, продолжай. - мягко поддержал его Роуз, стараясь своей заинтересованностью не спугнуть минуту откровения. А когда наступали у собеседника такие минуты, Роуз чувствовал безошибочно. И уже в силу своей профессиональной привычки делал стойку, как легавая перед гнездом куропаток.

- Ты знаешь, я родился в Стрентоне, где до последнего времени жила моя мать Кисси, одна из Мильбернов. Наша деревня ничем не прославилась. Правда, дала четыре поколения футболистов, включая и меня. Первым игроком был мой прадед по линии матери, Джек Мильберн, игравший в 1888 году за «Нортумберленд». Сын его, тоже Джек, имел шесть сыновей и пять дочерей, которые тоже играли в футбол. Ну вот, ты смеешься, а я ведь не оговорился. И дочери тоже. В своем возрасте, конечно. Один из сыновей стал моим любимым «дядюшкой» Бобби, а другой - моим отцом.

Отца знали - знаменитый инсайд «Ньюкасл Юнайтед», старший брат Бобби играл за «Лиидс Юнайтед», как и три других брата: Джек, Джордж и Джимми Мильберн. Другой родственник, Стен Мильберн, выступал несколько лет за «Лестер Сити». В таком окружении мне, конечно, трудно было сбиться с футбольной стези.

Дункан налил себе еще одну чашку кофе и жестом предложил Роузу. Тот отказался.

- Пять лет назад, - продолжал Тейлор, - я был всего лишь подающим надежду самовлюбленным парнем, который выступал за ирландский клуб «Гленторан». Тогда многие проблемы я разрешал гораздо быстрее и мог дать ответ на любой вопрос. Возможно, потому, что тогда я не задумывался так глубоко над жизнью, а спокойно брал лежащее на поверхности. Это всегда легче... А сколько у меня было амбиции! Я мог утопить в ней имена всех великих философов сразу. И футбол казался мне обителью самого чистого, самого заветного.

А сегодня? Сегодня я капитан одной из лучших в мире футбольных команд. Если потребуется, то любой клуб, не задумываясь, выложит за меня и пятьдесят тысяч фунтов стерлингов.

Мое будущее, пожалуй, обеспечено. Но я все чаще и чаще впадаю в растерянность. В начале карьеры все выглядит куда интересней. А на вершине - буднично, скучно и. И футбол мне не кажется такой уж честной спортивной игрой, как пять лет назад. Это слишком сложная игра. И зачастую ведется она не только на футбольном поле. - Дункан умолк, словно взвешивая, стоит или не стоит говорить об этом дальше. - Э, да что там!.

Сейчас никто не поверит, что на первый свой международный матч мне пришлось ехать сто миль на такси.

Дункан, протянув руку к черному выключателю, то убавлял, то увеличивал газовое пламя.

- Это был мой второй сезон в составе «Гленторана». Неожиданно в пять часов утра раздалась барабанная дробь в дверь.

«Доброе утро, Дункан! - первое, что я услышал, когда, заспанный, с трудом открыл замок. - Собирайся быстрее, мы едем в Уренсхем!»

На пороге стоял Ангус Сеед, тренер «Чарльтон Атлетик», он же второй тренер сборной.

«Ехать в Уренсхем? Зачем?! - поразился я. - И почему именно сейчас -ни свет ни заря?!»

«Ты играешь за Ирландию против Уэльса, - выпалил он и шепотом добавил: - Сегодня вечером! Маккейб из «Лиидс Юнайтед» не может играть, и ты займешь его место, дружок! А теперь торопись, я заставил такси нас ждать!»

Ангус, милый Ангус, сопровождал меня в поездке тем холодным мартовским утром до самого Уренсхема. И как сейчас я помню страшный счет такси - двадцать пять фунтов стерлингов. Это была гигантская сумма, которую я заплатил сам, чтобы играть в международном матче. Гигантская сумма! Смешно! По сравнению с тем, что за мой переход сейчас дадут все пятьдесят тысяч. Пятьдесят тысяч и двадцать пять фунтов! Но, знаешь, так, как я играл в том матче, я не играл никогда потом и, наверное, не буду.

Кофе уже остыл. Роуз разлил остатки вместе с гущей себе и Дункану. Тот не шевельнулся, продолжая рассказывать. И Роуз чувствовал, что Тейлор в общем-то рассказывает не для него. Скорее для себя. В жизни человеческой часто бывают минуты, когда хочется сказать так много. Сказать себе самому. Вслух.

- Мне не приходилось раньше читать такие хлесткие заголовки, которыми балует ныне ваш брат журналист. «Золотой мальчик на бриллиантовых ногах». Надо же такое придумать! А когда-то в юности подобные статьи радовали меня. Они поднимали в собственных глазах. Но это все позади! Теперь словесный трезвон выглядит слишком низменно и пошло!

«Арсенал» хочет, чтобы я перешел к ним. Их тренер Том Унтаппер специально прилетал, чтобы перекупить. Я читал в газетах о его приезде в Манчестер. Но меня не продали.

Почему так дорого платят за меня, я узнал, увидев «Арсенал» в игре, -у них нет лидера, и они готовы на все.

Дункан замолчал и потом вдруг заговорил совсем о другом:

- Я не считаю себя вправе утверждать, будто знаю истинные причины нравственного, если хочешь, падения нашего футбола. Но мне все больше и больше кажется, будто оно начинается с первого фунта стерлингов, который ты получаешь за игру. Тогда радость свободы, откровение мальчишеских баталий под натиском денег растворяются как дым... Как бы ни был ты бескорыстен по своей природе, ты начинаешь видеть за каждым ударом фунт, за каждым пасом - второй, пятерку - за удар головой, сотню -за гол в ответственном матче. И тогда умирает футбол... Тогда кажется, что кто-то всесильный помимо твоей воли вторгся в твою жизнь, и твоя футбольная карьера предстает в ином свете. Но это бы еще ничего. Не дай бог, если вдобавок ко всему у тебя однажды - хотя бы однажды! - не хватило мужества сказать «нет» какому-нибудь грязному дельцу. Тогда каждый матч превращается в муку. И ты перестаешь уважать самого себя.

- А, вот вы где, полуночники! - В дверях, запахнув широкий стеганый ночной халат, стояла Барбара.

В эту минуту Дональд почти ненавидел ее за вторжение. Он взглянул на Тейлора. Дункан тоже поморщился. Но потом, как бы очнувшись, ласково проговорил:

- Иди, милая, посиди с нами. У нас, кажется, был довольно любопытный разговор.

- То-то, смотрю, вы оба чудные, словно опиума накурились.

Им так и не удалось в то утро закончить свой разговор. Не смогли вернуться к нему и потом - не представлялся случай. А вскоре Тейлор погиб.

13

Когда Дональд вошел в гостиную дома Барбары, Рандольф сидел в низком мягком кресле на колесиках, придвинутом к самому камину. Огонь метался по дровам, брошенным на раскаленные угли. Рандольф развлекался игрой огня. Выглянув из-за спинки и увидев Дональда, он только помахал рукой. А когда Роуз опустился на соседнее кресло, дал задний ход своей «коляске» и оказался лицом к лицу с Дональдом.

С минуту они молча смотрели друг на друга, а потом одновременно рассмеялись.

- Мы ждали тебя раньше, Дон. Но пока ты медлил, мы с Барбарой кое-что переиграли. Предлагаю отправиться в Клотчестерский клуб. Там у нас где-то стоит яхта, и мы сможем прекрасно провести выходной. - Он посмотрел на часы. - Боюсь только, поздновато - пока туда доберешься, начнется отлив. Будет трудно выйти в море. Насколько я помню мутную кишку заливчика, там по крайней мере раз в сутки ходят по дну, не замочив ножки.

- Мне все равно. Я свободен сегодня и завтра. Если не возражает Барбара, то, пожалуй.

- Она, конечно, согласна. Сейчас готовит внизу кое-что съестное. Хотя я предлагаю заехать в магазин... Ты на машине?

Дональд молча кивнул. Он знал, зачем Рандольф спросил об этом, и знал, каким будет второй вопрос. И не ошибся.

- А мой трактор видел? - стараясь придать побольше небрежности своему голосу, спросил Рандольф.

- Видел. Поздравляю. Но на месте отца я бы не купил тебе такую машину. Это самоубийство. Зачем триста шестьдесят лошадиных сил одному человеку? Чисто американская мода! - Дональд пожал плечами, как бы подчеркивая этим всю несерьезность приобретения. - Хотя сам, признаться, люблю большие вещи, крупных людей, далекие расстояния.

- Вот и отлично. Предлагаю сесть за руль и попробовать. Отправимся на моей машине. А «волво» пусть подождет дома и поскучает с Барбариным «моррисом». Не родился бы после этого какой-нибудь мотоциклик!- Он звонко рассмеялся, довольный собственной шуткой.

- Рандольф, Рандольф! Что ты говоришь?! - с порога воскликнула Барбара, услышав последние слова Мейсла.

Она сдержанно поздоровалась с Дональдом, но при этом улыбнулась так ласково, что Роуз поразился умению Барбары мгновенно менять выражение лица.

Она была одета в серый дорожный костюм из мягкой ткани. Узкая, несколько коротковатая юбка и открытый жакет облегали ее фигуру и делали полноватую Барбару изящной. Может быть, костюм был излишне откровенным, с точки зрения сегодняшней моды, но такой наряд и стремительность движений скрадывали массивность фигуры.

- Все разговоры по дороге. Иначе мы ничего не успеем сделать, - решительно заявила Барбара и сунула в руки Дональда небольшую сумку с продуктами, а Рандольфу пустую корзинку для бутылок.

Пока укладывали вещи в низкий спортивный автомобиль Рандольфа, Дональд вдоволь поиздевался над автомобильной страстью Мейсла-младшего.

- Нет, что это за рыдван? Сидеть согнувшись в три погибели ради моды - мальчишество! Да к тому же платить такие деньги!...

Вначале Мейсл-младший отмалчивался, но потом всерьез стал уговаривать Дональда сесть за руль. Рандольф первым поспешно пробрался на заднее, фактически запасное сиденье, поскольку модель «ягуара» была двухместной.

Огромная серая машина, по очертаниям своим действительно напоминавшая прыгающего ягуара, легко взяла с места.

Первые минуты Роуз как бы примеривался к машине. Он осторожно вел ее, пристроившись за зеленым «бьюиком». И ничего не отвечал на поминутные «Ну как?! Ну как?!», несшиеся из-за спины.

Машина шла, словно ни вес трех человек, ни полуторатонная масса самого автомобиля не значили для мотора ничего.

Когда они вырвались на загородное шоссе, Дональд инстинктивно нажал на педаль акселератора, и зеленый «бьюик», маячивший впереди, отлетел назад, будто он и не двигался со скоростью семидесяти километров в час.

Опьянение мощностью мотора охватило водителя. Дональд уже ничего не мог с собой поделать и все увеличивал и увеличивал скорость. Он любил быструю езду, любил автомобиль. Но ему еще не приходилось сидеть за рулем такой мощной машины.

«А ведь великолепное ощущение! Словно вся мощь вселенной у тебя в руках. Одно движение руля - и вписываешься в стометровые повороты».

Поглощенный наблюдением за дорогой, Дональд вел машину молча. Стрелка спидометра прыгала в пределах 100-120. Барбара, захваченная стремительностью движения, откинулась на спинку и тоже молчала. Затих, наконец, сзади и Рандольф, наблюдая, как мастерски вел машину Роуз.

Ехать надо было часа два с половиной. Но скорость как бы скрадывала время. Автострада заканчивалась через несколько десятков километров, и далее дорога шла по узкому местному шоссе, на котором сверхмощность мотора была бесполезной.

По обе стороны дороги стремительно вырастали и исчезали цветастые корпуса небольших заводов, коричневые и ярко-желтые строения ферм. Но постепенно, чем глубже они забирались в графство Эссекс, пейзаж менялся. Исчезли заводы. Реже стали попадаться фермы. Правда, они теперь были крупнее. Затем стали мелькать аккуратные домики, прятавшиеся за живой изгородью. Их островерхие крыши да трубы каминов то здесь, то там протыкали редкий занавес по-осеннему оголенных ветвей.

Роуз очень любил Эссекс. Это был уголок старой, рафинированной Англии, в неприкосновенности сохраненный для туристов. О графстве с упоением писалось в проспектах, которые Дональд видел в крупнейших бюро путешествий. «Посетите Англию - посетите Эссекс». В разгар сезона графство кишело туристами. А вот в дни глубокой осени благоговейная тишина хранилась, кажется, самой природой.

В мягких утренних туманах лежала до самого снега изумрудная трава. Пока мог видеть глаз, с холма на холм карабкались зеленые квадраты наделов, и трудно было найти границу между приусадебным газоном и нолем, между площадкой для гольфа и великолепным выпасом.

Осенью тощие кроны некогда пышноголовых деревьев не застилают панораму и делают весь край как бы полупрозрачным, нарисованным нежной акварелью.

Словно сошедшими со старинных картин кажутся и внезапно выныривающие из боковых аллей всадники, и бесшумно перебегающие дорогу под самыми колесами фазаны, и с огненным взмахом хвоста рыжая лисица.

Пока Рандольф заправлял машину горючим на маленькой колонке, Роуз купил в магазинчике напротив полдюжины пива, две бутылки французского вина и флакон виски. После остановки за руль сел Мейсл-младший. До поворота оставалось немного, а он лучше знал дорогу. Когда подъезжали к яхт-клубу, Роуз про себя подумал: «А паршивец водит машину смелее меня! В нем больше рискованности, больше шика, чего никогда мне не хватало.»

Они не успели поставить машину на стоянку, как подбежал служащий в голубой форме. Рандольф назвал фамилию и сказал, что он звонил сегодня утром.

- Да-да, пожалуйста, мистер Мейсл. Только вот беда - вы запоздали. Отлив в разгаре. Выйти в море нелегко.

- Выберемся, - самоуверенно заявил Рандольф, разглядывая вереницы яхт.

Многие из них, похуже и подешевле, стояли не у причалов, а у самого берега. Стояли в полном смысле этого слова. Вода - словно какой-то сказочный гигант одним глотком осушил половину морской губы, ушла, обнажив на всем протяжении залива грязные полосы ила. Они тянулись извилистой линией разной ширины, в зависимости от крутизны дна.

Яхта Мейслов, средний морской круизор с громким названием «Нефертити», остался на плаву, лишь слегка осев с кормы.

Странное дело, Дональду нередко приходилось ступать на палубу яхты, но он всегда испытывал непонятное волнение. Его, словно перед выходом на поле в день ответственного матча, била легкая дрожь. Он никогда не грезил романтикой моря, но всякий раз при виде белоснежных крыльев-парусов, прислушиваясь к шуршанию волн в полной тишине морского простора, он возбуждался, как мальчишка-болельщик при виде футбольного мяча.

- А ты умеешь обращаться с этакой штуковиной? - спросил Дональд, когда восхищенная Барбара унесла в каюту продукты.

- Подумаешь, премудрость! - спокойно и на всякий случай тихо, чтобы не было слышно в каюте, произнес Рандольф. Но потом совесть в нем заговорила, и он добавил смущенно: - По правде говоря, не очень. Мы с отцом ходили несколько раз. Отец показывал.

«Морские волки» из них были и впрямь никудышные. Только с помощью рабочих клуба удалось поставить паруса. Благо некому было посмеяться. Все, кто собирался походить под парусом, уже давно ушли в море. Так, в одиночестве, и это было как нельзя кстати, они двинулись, лавируя по узкому от обмеления фарватеру, вспоминая указания старого клубного лоцмана.

Яхта медленно катилась под слабым ветром. Во время каждого неловкого поворота и смены галсов зловеще скребла килем по дну, грозя остановкой, и остановкой надолго. Посоветовавшись, решили убрать паруса и запустить мотор. Двигатель завелся сразу, и под привычной механической тягой Рандольф увереннее повел яхту по фарватеру.

Все же перед самым выходом из узкой губы сели на мель. Пришлось раз десять дружной тройкой перебегать с борта на борт, раскачивая судно, в то время как надрывно завывавший двигатель толчками гнал яхту к чистой воде. Наконец выбрались в залив. Берега губы внезапно развалились надвое, открыв необъятный морской простор, кишащий чайками и серебристыми бликами мелких волн.

Паруса снова стали на место и, оглушительно хлопнув несколько раз, вобрали в себя ветер. Смолк мотор. Непривычная тишина резанула ухо. И только ласковое хлюпанье волны о нос нарушало ее.

Переодевшись в просторной каюте с миниатюрной кухней, столиком и двумя диванами, Дональд вновь поднялся наверх и, устроившись на высоком креслице, взялся за штурвал.

- А где постели?

- В носовом и кормовом отсеках. Две постели впереди и две сзади. В каюте тоже можно устроить пару человек.

- Весьма рационально.

Барбара, сославшись на прохладу и желание одеться потеплее, сошла вниз. Вслед за ней нырнул в каюту Рандольф. Роуз остался наверху один. Поглядывая на паруса и шелковые ленточки указателей направления ветра, он медленно перебирал штурвал. При каждом неверном маневре Роуз ощущал, как никли паруса, яхта теряла ход, будто врезалась в более плотные слои воды.

«Нельзя сказать, что этот тузик очень ходкий. Хотя совместить великолепные ходовые качества и такой комфорт можно только на катамаранах».

Встав с креслица, он пересел на борт и, поддерживая штурвальное колесо ногой, откинулся к воде.

Он упивался свежестью морского воздуха, его терпким соленым привкусом, непривычным для легких городского жителя.

Внезапно ему в голову пришла шальная мысль. Он резко выбрал штурвальное колесо и, повернув яхту боком к ветру, почти положил ее на волну.

Он представил себе, как испугаются и выскочат из каюты Барбара и Мейсл, и решил заглянуть внутрь, увидеть их испуганные лица. Когда он приоткрыл дверцу, ему показалось, что Рандольф и Барбара шарахнулись друг от друга слишком стремительно. Но глаза Роуза не сразу привыкли к темноте каюты с опущенными для прохлады шторами. И он так и не понял, вернувшись к штурвалу, впрямь ли они целовались или ему только показалось.

«Что за чушь! Зачем ей понадобился этот мальчишка?! А если он не такой уж мальчишка? Кстати, действительно, он чересчур часто торчит возле Барбары. И дома у нее он ведет себя чересчур свободно. Глупости! Я, кажется, начинаю ревновать. Дай себе волю, додумаешься бог весть до чего».

Но нет-нет да и бросал взгляд на закрытую дверцу каюты.

«Если они сейчас выползут оттуда, значит, я не ошибся. Им неудобно оставаться вдвоем, когда их заметили. Если не выйдут, значит, показалось».

Он старался держать яхту под наиболее острым углом к волне и ждал. Из каюты никто не появлялся. Постепенно хорошее настроение возвращалось к Дональду.

«Но все-таки надо спросить Барбару, впервые ли она в этом яхт-клубе? Благо времени у нас достаточно. Сегодняшний вечер, целая ночь и завтрашнее утро. А может быть, и весь день. Успеем еще поговорить...»

На залив опустились сумерки. Ветер почти упал. Только отдельные порывы белили гребни волн, а потом море вновь надолго успокаивалось.

Вода из аквамариновой медленно превращалась в черно-муаровую, где-то там, вдали, под солнцем, охваченную пламенем заката.

Солнце уже коснулось линии горизонта. Но, словно ощутив неприятный озноб от холодной воды, замерло. Потом плавно осело в кровавую пучину.

Увлеченный пышностью картины морского заката, Дональд почти забыл о своих спутниках. Но одиночество и монотонное движение яхты вскоре ему наскучили. Он хотел окликнуть Барбару, но вдруг передумал.

Поймав в паруса один из последних порывов ветра, он резко, как и в прошлый раз, положил яхту набок.

«А ну, как теперь?» - Он выжидающе уставился на дверь.

Она мгновенно распахнулась. Испуганный голос Барбары спросил:

- Что случилось, Дон?

- Мне просто наскучило. И немножко жалко вас - быть на море и не видеть такого захода солнца!

- Я решила почитать и, кажется, задремала. А Рандольф спит в кресле. Будить?

- По-моему, время.

Но будить Мейсла-младшего не пришлось. Он вышел в кокпит сам, сладко потягиваясь. И, явно подражая своему отцу, жадно потер руки.

- Поесть бы теперь.

- Сначала подумаем, где ночевать.

- На яхте, естественно.

- Но ведь и яхте надо где-то ночевать. Не в море же.

- Предлагаю войти в устье и бросить якорь.

- Согласен. Неизвестно, чем море обрадует к утру, а в реке спокойнее. Как ни медленно шла яхта к устью, еще засветло стали на якорь в тихой заводи в нескольких десятках метров от берега. Приглушенные голоса доносились с соседней фермы. Мерно урчал мотор. Но все звуки как бы смешивались с мягким шелестом волн за бетонной дамбой.

Ужинали на свежем воздухе, в кокпите. Это было предложение Барбары, и никто не возражал.

- Знаешь, Дон, - задумчиво проговорил Рандольф, наливая горячий кофе из большого желтого термоса, - мне порой становится страшно: чем больше я узнаю о спорте, тем меньше понимаю, что такое спорт.

- Со мной часто происходило нечто подобное. Я вдруг начинал думать, что действительно ничего не смыслю в спорте, не понимаю ни его души, ни его радостей, ни трудностей.

- Во многом Это зависит от настроения, - вставила Барбара.

- Не думаю. Хотя доля правды в твоих словах есть. Важно, как смотреть на спорт. Когда мне хочется написать что-то теплое, хорошее о спорте, я всегда вспоминаю одну встречу. Было это в Австралии.

Барбара, поджав ноги, устроилась на крыше каюты поудобнее и приготовилась слушать Дональда.

А он рассказывал, все более увлекаясь. Чувствовалось, что эта встреча много раз приходила ему на память. И сложилась картина, из которой ничто не в состоянии вытравить даже мельчайшей детали.

- Вот представьте. Жаркий летний день... Мягко раскачиваются под тягучим однообразным бризом тяжелые лапы пальм. Покатые улицы Сиднея томно ждут спасительного проливного дождя. Трамваи, направляющиеся к отдаленным пляжам, обвешаны людьми. Сегодня суббота. Весь город неудержимо рвется к океану, на чудесный песок дюн, обрамленных вычурной тропической растительностью.

И в шумном потоке людей по бесконечному мосту Харборбридж шагают двое. Старший - мальчик лет четырнадцати. Открытое лицо. Темные волосы, стриженные под ежик. Он шоколадный от загара, тело его мускулисто и развито не по годам.

Рядом с ним девушка. Она на год-два моложе спутника. На ней строгая белоснежная блузка и плиссированная юбка. Девушка морщит носик, усеянный огненными веснушками. Она готова каждую секунду разразиться звонким, безудержным смехом.

Пожалуй, кроме естественной красоты и непринужденных, несколько угловатых юношеских жестов, мало что отличает их от окружающих молодых людей. Но эти двое шагают от неизвестности к славе.

Спустя несколько часов, вечером, я снова встретил их, когда они покидали Центральный бассейн - прямоугольник с прозрачной голубоватой водой, рассеченной семью пружинящими линиями поплавков. Ничего, кажется, не изменилось в облике этих подростков. Но отныне люди будут оборачиваться им вслед и шептать, показывая на них пальцами: «Это они!»

Весь мир узнает их имена.

- Я представляю, о ком ты говоришь...

- Да, это они - знаменитые брат и сестра Грюнвальдсы. Какими я запомнил их в тот день. Конечно, после первой победы чувство пережитой удачи у них ослабнет, но тогда, в первый день, оно безгранично, всемогуще. Вспоминая об этом, я словно ухожу в какой-то другой мир от многих житейских дрязг. В очаровательной молодости и силе Грюнвальдсов для меня олицетворяется сама идея физического совершенства, которой и должен служить весь наш спорт.

Почувствовать себя так, как Грюнвальдсы в дни своего триумфа, - в этом, наверно, и есть то самое драгоценное, что дает спорт. Но чувство это, как железо, почти не встречается в чистом виде. Мы сами оплетаем спортивный мир такой паутиной условностей, организационной волокиты, корыстных устремлений и, наконец, просто делячества, что действительно иногда трудно понять, что же такое спорт.

Рандольф молчал, пережевывая очередной сандвич. Барбара сидела, поджав ноги и обхватив колени, отчего тонкие синие жилки вздулись на ее холеных руках. И Дональду вдруг показалось, что оба слушателя в эту минуту думают о своем и его рассказ - брошенный в пропасть камень, которому никогда не суждено достигнуть дна.

- Ну что ж, пожалуй, пора спать. - сказал Дональд, поглядывая на расплывчатый диск розовой луны, смотрящейся в черное зеркало ночного залива.

- Да, пожалуй. - Рандольф отправил в рот кусок сандвича и, отпив полбутылки пива прямо из горлышка, добавил: - Вы ложитесь в кормовом отсеке. Там попросторнее. А я отправлюсь в нос. Хорошо, если бы никому не приходила мысль слишком рано поднимать якоря. Дональд усмехнулся.

- Что касается меня и Барбары, то мы охотно обещаем.

- Договорились! Спокойной ночи, Барбара. До завтра, Дон. И Рандольф нырнул в дверь каюты.

- Пойдем и мы устраиваться на ночлег. - Дональд ласково потрепал Барбару по щеке.

Она лениво отстранилась и продолжала, уставившись в одну точку, смотреть вдаль.

- Какое море. - восхищенно произнесла она.

- А я вижу, ты выспалась...

- Какое море. - повторила она, не обращая внимания на его реплику. -Нет, Дон, ты только подумай, какое море.

Дональд знал, что раз она впала в мечтательное состояние, это надолго. И уж, во всяком случае, мешать не стоит.

Барбара была натурой увлекающейся, не знающей покоя. Могла спать по пять часов в сутки. Не более. Поддавшись настроению, могла всю ночь просидеть за роялем, наигрывая уэльсские песни или полуимпровизированные лирические миниатюры. Или битый час провести перед зеркалом, подражая мимике своего любимого комика.

Полуобняв ее за плечи, Дональд сказал:

- Да, удивительный мир. Человек, по существу, ничего не знает о море. А эта лунная дорожка - словно граница между двумя мирами: миром воздуха и миром воды.

Дональд смотрел на серебрящуюся воду и перебирал мягкие волосы Барбары.

- Для каждого человека море выглядит по-своему - для одних оно загадочно, для других - враждебно. Впрочем, как и спорт, как и тысячи других вещей на свете. Но для большинства людей море, подобно жизни, обладает этими двумя качествами одновременно.

Дональд умолк на минуту, прикрыв плечи Барбары своей курткой и сильнее прижав к себе.

- Тропическое море даже у черствого, бездушного человека способно вызвать восторг. Оно как бы наполнено солнцем. Под водой лежат коралловые города. По их улицам медленно движется пронизанная солнечным светом вода. Сказочный мир ослепительных красок.

Наше море - другое. Холодное море, омывающее Англию. Оно редко бывает таким нарядным, как сегодня. Обычно оно мрачно, дико, особенно вдали от берега. И кажется, что между поверхностью и дном лежит безжизненный мир, полный нейтральных тонов.

Здесь, у берега, чувствуешь себя относительно спокойно. А там, где нет ни одной постоянной точки, ни одного ориентира, напоминающего о земле, - вечная тревога. Это уже психологический барьер.

Дональд поежился от холодка, прошедшего по спине, и поднял Барбару.

- Ну, хватит, поговорили и давай спать.

Барбара не спорила. Дональд открыл дверь отсека и зажег лампу. Две широкие подвесные койки были устроены по бокам. В узком проходе между ними едва мог повернуться один человек.

- Раздевайся первая. Я выйду.

Он вышел в кокпит и еще раз с удовольствием окинул взглядом ночное море.

Из полумрака каюты раздался тихий голос Барбары:

- Можешь входить...

14

Свет луны вместе с соленым морским воздухом лился сквозь дверь, которую Дональд оставил открытой, В светлом проеме двери мерцали звезды. Яхту тихо поднимало и опускало тяжелое дыхание моря, довершая усыпляющее воздействие ночного воздуха.

Голос Барбары, раздавшийся из тьмы, отвлек Дональда от собственных мыслей:

- Дон, я почему-то весь день думаю о матери. Я сегодня видела во сне свое детство. И вдруг представила себе, как много сделала для меня мама.

- Спи. Ты устала, и тебе нужно отдохнуть...

Он протянул растопыренную ладонь в темноту и, найдя руку Барбары, тихо пожал ее.

- Моя мать - я никогда не рассказывала о ней - была необычной женщиной. Собственно говоря, насколько я помню, у меня было две матери.

Одна - воображаемая. Какой я хотела бы видеть свою мать. Будучи девчонкой, я представляла ее себе женщиной среднего возраста, с красивыми каштановыми волосами, собранными сзади в тяжелый пучок. Подвижной, немножечко взбалмошной, с мягким голосом, постоянно напевающей церковные гимны. До замужества моя мать, убеждала я себя, работала не то в школе, не то в библиотеке.

Другая - действительная. Она имела с воображаемой только одно общее - никогда не могла меня бросить, очень любила, хотя и по-своему. Ты слушаешь меня, Дон?!

- Да, да. - поспешно ответил он, отгоняя собственные мысли.

Ему вдруг представилась и его жизнь, но не прошлая, а будущая. И все, что говорила Барбара, проходило лишь неясным звуковым фоном, на котором его воображение рисовало картину их будущей совместной жизни.

...Его зовут Дональд Роуз. Ему сорок шесть лет. Он преуспевающий спортивный журналист, известный футбольный ветеран. Женат на очаровательной брюнетке Барбаре. Результат счастливейшего брака -восьмилетний сын Ричард. У них дом, в котором все чинно, дом, от которого веет добропорядочностью и покоем.

Встает Дональд в семь утра. Сунув холодные ступни в мягкие домашние туфли, он поднимается, будто на ватных ногах. Морщится от непроходящей головной боли, вызванной многочасовой работой.

Дональд проглатывает две таблетки аспирина. Бреется, принимает душ. Тяжело и неохотно одевается. Затем так же тяжело и неохотно спускается вниз. В столовой находит Барбару. Она хлопочет, накрывая стол для него и Ричарда. И Барбара и сын в ночных рубашках.

Дональд считает, что его сын должен хорошо и много кушать, как в былые годы ел его отец. И Барбара каждое утро подает сыну фрукты, бекон, яйца, тосты, джем, молоко.,. Ричард сердится, когда мать заставляет его съедать все.

Что же касается Дональда, он выпивает немного апельсинового сока и чашку кофе. Он не может наедаться по утрам: нет-нет да и пошаливает печень. Приходится сидеть на диете. А это нелегко для мужчины.

И все же он не может отказать себе в коктейле перед обедом и рюмочке крепкого вечером. Он уверен, что проживет вдвое дольше, если не будет налегать на пищу утром и за ленчем.

После того как Ричард закончит свой обильный, мученический завтрак и оденется, Барбара, накинув плащ прямо на ночную рубашку, выходит к машине. Дональд уже сидит за рулем и нервничает: он должен успеть к утреннему поезду.

«Вечерком пойдем к Уотсонам? Немножко поболтаем...»

«О нет, милая! Я так устану... Лучше посидеть дома...»

- .Да, да, - еще раз машинально повторил Дональд, заставив себя слушать Барбару.

- Так вот, моя мать слишком отличалась от воображаемой. Она работала с детства. Ей было всего девятнадцать лет, когда я родилась. И была она высокой, мужеподобной, широкой в плечах. С узкими бедрами и длинными ногами легкоатлетки.

У нее был горячий темперамент. В самые трудные минуты она умела находить долю своей, открытой только для нее радости.

Она заполняла дом безудержным смехом. Хромоногий сосед часто говорил мне: «Я люблю слушать, как смеется твоя мама». А жил он через два дома от нашего.

Всех детей матери созывали ласковыми голосами. Моя же мать вставляла в рот два пальца и свистела, пугая голубей в соседнем квартале. Самое большое удовольствие в жизни она получала, принимая полный дом гостей. Чаще всего родственников, многих из которых даже не знала в лицо. Они набивались в наш маленький домик, проглатывали напитки и поедали холодные закуски, танцевали с вечера и пели к утру. В общем веселились всю ночь напролет.

Она не знала ни одной молитвы и баюкала меня под напевы танго «Печальный беби». Мой отец искренне верил в непогрешимость всех деяний матери.

Если мать была далека от образа, который я создавала в воображении, то сама я была еще дальше от идеала красоты, рисовавшегося моей матери. Прежде всего я была девчонкой. Она так разочаровалась, узнав, кто у нее родился, что поручила сестре придумать мне имя. Вскоре мать, однако, узнала, что я самый большой ребенок в родильном доме. И эта исключительность несколько помирила ее со мной. К тому же она, вышедшая из семьи с десятью детьми, думала, что столько же будет и у нее. Она мечтала о мальчишке, когда обычная абортная операция вообще лишила ее возможности иметь детей. Это я узнала спустя годы, но лишь теперь поняла, как трудно ей было иметь одного ребенка.

Голос Барбары - однотонный и тихий - невольно вернул Дональда к своим мыслям.

А вечером, поджидая, как всегда, опаздывающий поезд, жена будет сидеть за рулем машины и убивать время вязкой носков. Она злится и походит на капризную ученицу начальной школы. Пока она нервно поглядывает на часы, поезд медленно подтягивается к перрону. И вот уже Дональд спешит к ней через платформу, как бы извиняясь за свое опоздание и теряя на ходу многочисленные пакеты.

«Прости», - говорит он, хотя его не очень интересует, получит он или не получит отпущение своего греха.

«Не мог приехать предыдущим поездом?»

«Задержали дела.»

«Но ты нашел время выпить.»

«Это одна минута, всего одна минута. Послушай, Барбара, давай остановимся у Паббсов. Ты, может, выпьешь тоже?» «Хорошо.»

Так они останавливаются у Паббсов, чтобы выпить рюмочку аперитива. После второй порции коктейля возвращается прежнее взаимопонимание. Дональд ворчит:

«Боже мой, я отдал бы все, чтобы так зверски не уставать на работе! Слишком изматывает.»

«А я уверена, что мы рано состарились, - огорченно произносит Барбара, глядя на блеклый плафон бара. - Ты хоть помнишь, как это здорово - быть молодым?! И что это такое, помнишь?!»

«Конечно, - кивает головой Дональд, - но мы уже старики, дорогая. И слишком долго женаты.»

А голос молодой, сегодняшней Барбары продолжал литься из темноты:

- Когда меня били мальчишки, мать учила: «Сделай пальцы так.» И просила сжать их в кулак. «Не могу», - пищала я. «Сожми кулак, тебе говорю!» - командовала она. Я пыталась кричать громче; тогда она сжимала в кулак свои пальцы и била меня по спине.

Непонятно, почему мать надумала сделать из меня малолетнюю кинозвезду. И она сразу же перешла от планов к делу. В три года устроила в школу мисс Лакальм «Танцы, акробатика». В четыре года меня так натаскали, что Лакальм решила выпустить на сцену. Это было счастливое время для матери, тяжелым трудом зарабатывавшей деньги, чтобы дать мне возможность учиться и выступать в клубах перед местными театралами.

Но материнская иллюзия оказалась недолговечной. Я научилась читать. От букваря перешла к чтению наклеек на бутылках и объявлений в троллейбусе. Наизусть выучивала некоторые из них, хотя зачастую не понимала смысла. Например, вот такое: «Треть вашей жизни - значит ли она для вас что-нибудь?! Тогда купите нашу кровать! Она вам будет стоить в ночь не дороже чашки кофе, если вы проживете сто лет. Неужели вы не можете позволить себе еще одну чашку кофе?!»

Барбара тихо смеется в темноте.

- Наконец мать, - вновь заговорила Барбара, - застала меня ночью за чтением книги в кровати.

«Бог мой! - вскричала она, обращаясь к самому высокому авторитету, который никогда не признавала. - Читает! Сидит и читает!»

Слезы заполнили ее глаза, и она выбежала из комнаты. А через минуту предъявила ультиматум: «Чтение или уроки танцев!»

Ее лицо исказило выражение растерянности, огорчения и, наконец, невыносимой муки, когда я сказала: «Чтение».

Как-то в субботу тетушка Маргарет сказала матери:

«А может, и к лучшему, Кэтти, что она начала читать. Ей уже семь, уродлива, два передних зуба потеряны. Она далеко не «звезда», не Ширлей Темпл».

«Ладно, - сказала мать, - но она ведь может быть Джейн Видерс!»

И чем старше я становилась, тем чаще возникали такие споры и разыгрывались громкие сцены. Лишь перед самым моим поступлением в высшую школу мы начали' немножко понимать друг друга...

«.Мы научимся прекрасно понимать друг друга. - Дональд думал о своем, словно Барбара рассказывала о своей жизни не для него. И хотя он мог подробно повторить рассказ Барбары, он трогал его куда меньше, чем рисуемая в воображении перспектива семейной жизни. - Мы будем часто принимать гостей. Воскресный визит Джонсонов и Уотсонов будет затягиваться до вечера. Они порядком устанут, изрядно подгуляют. Даже Барбара выпьет три полных, круглых, как шар, фужера».

Страдая одышкой и чрезмерным весом, Дональд тем не менее подумывает о дне, когда они с соседом смогут сразиться на теннисном корте. Он будет играть с десяти до полудня и будет доволен своей игрой. Он забудет, что его противник, такой же ожиревший и вышедший из формы игрок, как и он сам.

«А как насчет пивка, Дональд?» - спросит соперник в конце последнего сета.

«Нет, спасибо. Я должен принять холодный душ. Хочу сбросить немножко веса.»

«Кружка пивка не помешает.»

После шестой кружки Дональд пойдет домой. У него аппетит, как в дни былых тяжелых тренировок, когда он играл за «Манчестер Рейнджерс». По дороге он решит, что неплохо бы поиграть с сыном и соседскими детьми. Отец, он знает, должен проводить время со своим сыном.

Вдруг он замечает, что Ричард не особенно хорошо координирован в движениях. Плоховато бежит, еще хуже прыгает. Легко теряется в простейшей игровой обстановке. Быстро устает и садится отдыхать.

Дональд, расстроенный, идет в дом, чтобы посоветоваться с женой. Он спрашивает, когда мальчик в последний раз был у врача.

«Месяц назад. А почему ты спрашиваешь?»

«Он бежит, как старик. Очень быстро устает и совсем не интересуется спортом. Ведь мы-то с тобой интересовались!» «Таков возраст! Ребенок сейчас растет!»

«Конечно, растет, - огорченно соглашается Дональд, - но он какой-то подавленный».

«Не больше, чем все дети. Со временем пройдет». «Возможно. Но когда я был в его возрасте.»

«Когда ты был в его возрасте, ты бегал в школу за три мили, а по вечерам еще торговал газетами. Я знаю, как тяжело было раньше. Но наши дети совсем не должны делать то, что делали мы. И ты серьезно хочешь, чтобы Дика осмотрел врач?»

Тихий голос Барбары действовал на Дона усыпляюще. Он выпустил ее руку и осторожно повернулся набок.

- Однажды я решила поступить в колледж. Такое не могло прийти даже в голову моей сумасбродной матери. Отец был в армии, а сама она работала носильщиком на книжном складе за восемь фунтов в неделю. Так что в доме не водилось и лишнего пенса. Я до сих пор как огня боюсь вновь столкнуться с нуждой. Все что угодно, только не нужда.

Когда я сказала матери о своем решении, она обомлела. Но спустя день, после мучительного раздумья, сказала мне твердо:

«Барбара, ты будешь учиться в колледже!»

Она нашла работу за двадцать фунтов в неделю, фантастическую для того времени сумму. Она подрядилась мыть машины на стоянке возле вокзала. Это была грязная, тяжелая даже для мужчины работа. Но мать не отступала.

Не зная физического труда, я никогда не задумывалась над тем, что мать расплачивается годами жизни за мою тщеславную мечту о колледже.

Училась я старательно. И вообще выглядела, как любая студентка, о которых так любят писать в добропорядочных журналах, - «дочь хорошо воспитанной матери, которая до замужества была не то школьной учительницей, не то работала в библиотеке».

Однажды, когда мне надо было возвращаться в колледж после каникул, мать посетовала, что не может меня проводить - заступала ее смена.

Когда поезд тронулся, я увидела огромный двор, забитый машинами. И среди блеска сверкающих лимузинов - фигуру моей матери. Я вскочила на сиденье и начала судорожно махать рукой. Но мать не заметила меня. Я же, пока могла, смотрела на нее - неуклюжую, в высоких резиновых сапогах, в перчатках с длинными резиновыми крагами. И мне так вдруг захотелось сказать матери, что я люблю ее больше всех людей на свете. Но увидеться уже не пришлось. Она умерла, когда я была в колледже.

Спустя несколько месяцев после ее похорон ко мне неожиданно подошел незнакомый мужчина и спросил:

«Нет, этого не может быть?! И все же я уверен, что ваше имя Кэтти Гринхей!»

«Нет, это было имя моей матери!» - ответила я. Он поднял палец.

«О, так вы ее дочь! Я знал Кэтти еще ребенком. Играл в футбол с ее братьями. Знаю всех Гринхеев. Это настоящие люди». Он кивнул головой и улыбнулся.

«Да, вы дочь Кэтти Гринхей! Вы красивее вашей матери. Но все-таки я узнаю вас везде».

Я засмеялась и сказала:

«Спасибо вам. Это самый лестный комплимент, который мне когда-нибудь говорили!»

Последних слов Барбары Дональд уже не слышал. Он спал.

15

Каждый понедельник собирался «Совет богов». Уставшие после воскресных поисков новых талантов, огорченные или обрадованные исходом субботних матчей, тренеры и секретари сходились в Розовом холле и сносили в «копилку» все, что требовала система «Олд Треффорд».

Это была гордость Криса Марфи. И чтобы понять зту гордость знаменитого ныне менеджера, надо было прежде всего узнать старика Марфи, представить себе его долгую, целиком отданную футболу жизнь. Творцом системы мог стать только человек, проживший жизнь Криса Марфи.

Он родился в маленькой деревушке Барбистон, что лежит недалеко от Белсхила и Матервелла. И несколько дальше от Глазго. Впрочем, бесполезно объяснять, где этот Барбистон. Чем меньше деревушка, тем дольше и труднее растолковывать, где она находится.

Еще сложнее вообразить, что представлял собой полутемный, в две комнаты шахтерский дом. В тот будничный вечер одноглазый доктор Бургас, как громко величали старика шахтеры, изрек пророческие слова. Он был единственным медиком, практиковавшим в округе, и выполнял все функции - от хирурга до акушерки. Делал все добротно, с одинаковым успехом и одинаково дешево, что особенно ценилось в шахтерских семьях. Принимая недоношенного восьмимесячного карапуза, доктор произнес, глядя в потолок:

- Сегодня в ваш дом пришел знаменитый футболист!

Отец, только что вернувшийся из забоя, грязный, усталый, но довольный, что родился сын, смущенно махнул рукой. Мать лишь тихо улыбнулась.

В Барбистоне по-своему относились к футболу. Вообще в деревне интересовались лишь тремя вещами. Угольными шахтами, когда не было работы. Футболом, если удавалось плотно набить желудок. Подружками, когда заканчивались футбольные матчи.

Если судить по современным стандартам, порожденным телевидением и автомобилями, то, конечно, жизнь в Барбистоне показалась бы монотонной.

Но когда родился Крис, а это было накануне первой мировой войны, барбистонцы считали иначе. Все лежавшее за пределами их родного Барбистона казалось далеким, загадочным и не стоящим внимания.

На отца Криса, когда он, чтобы попытать за океаном счастья, купил билет на пароход, отправлявшийся в Америку, смотрели как на сверхъестественного человека. И только задержка с визой, а потом война помешали отъезду.

Домик Марфи выглядел не лучше и не хуже других. Две комнаты были слишком тесны для отца, матери и четырех детей. Ванная в деревне считалась роскошью. И, возвращаясь с работы, отец долго отфыркивался, полоскаясь в тазике на каменном полу кухни. Таз с теплой водой был единственной радостью для всех членов семьи, которые собирались к вечеру в грязных одеждах, покрытых угольной пылью, проникавшей, казалось, во все поры.

Отца Криса забрали в армию в первые дни войны, и вскоре он был убит снайперской пулей где-то под Аррасом. Мать осталась с четырьмя крошечными детьми, старшему из которых исполнилось шесть лет. Его и звали Крис.

Пока у матери была работа, все обходилось, хотя жили трудно. Но когда началась угольная депрессия, матери пришлось совсем худо - она подалась на сталелитейные заводы. Она делала все, чтобы у мальчишек был кусок хлеба и крыша над головой.

Крис Марфи никогда не плакался, вспоминая тяжелые годы детства. Лишь любил подчеркивать:

- Трудности заставляют человека хорошенько подумать о жизни, помогают прочнее стать на ноги и более трезво судить о своих успехах. А заодно напоминают, что горькие времена в жизни никогда не уходят чересчур далеко от благополучных и имеют дурацкую привычку неожиданно возвращаться.

В школе Крис был способнее своих сверстников, хотя учился и не бог весть как. Он усердно занимался футболом и гораздо меньше времени уделял учебе. Однако Крис понравился директору, и тот принялся уговаривать мать оставить мальчика в школе до восемнадцати лет. Директор клялся, что сделает из ее сына доброго учителя.

Мать отмалчивалась. Времена изменились. Если когда-то отец выглядел едва ли не Магелланом, пытаясь отправиться на заработки в Америку, то теперь большинство вдов мечтало поехать за океан и попытать счастья! Любой шанс на улучшение жизни надо использовать.

И мать Криса уже давно была душой в далекой поездке, но все ждала, когда старший сын станет немножко взрослее - тогда легче пуститься в путь. В ее планы не входило прозябать в Шотландии. Даже перспектива, что Крис будет школьным учителем, а это немалый успех для шахтерского сына, совершенно не прельщала ее.

Как-то вечером, когда Крис вернулся с улицы, она остановила его в дверях и, положив руки на плечи, заглянула в глаза.

- Слушай меня, Криса. Если мы останемся здесь, в Барбистоне, ты ничего в жизни не достигнешь. Я не хочу, чтобы ты спускался в шахту. Мы поедем искать счастье в Америку.

Она всегда звала его так ласково - «Криса», когда убеждала в чем-нибудь, пытаясь сломить упорство сына.

Итак, Крис - мать была неграмотной - отправился в эмиграционное представительство США. Заполнил кучу анкет. Ответил на несколько десятков вопросов: «Почему оставляете родную землю? Зачем едете за океан?»

Й когда Крис с облегчением подумал, что нелепая процедура закончена, клерк деловито предупредил:

- Визы вы получите, но ваша очередь раньше чем через полгода не подойдет.

Шесть месяцев слишком большой срок в жизни подростка, который рано начал зарабатывать на хлеб. Трудно сказать, как сложилась бы жизнь без этого полугодового томительного ожидания. Крис никогда бы не стал футбольной знаменитостью, никогда не стал бы менаджером «Манчестер Рейнджерс». Кто знает, может быть, он учил бы детей в школе или водил тяжелый грузовик по однообразным, отупляющим дорогам Америки, или работал на детройтских автомобильных заводах...

Но, потеряв надежду найти нетяжелую и денежную работу в тот период ожидания виз, Марфи вынужден был отправиться в шахту. Хотя этого больше всего не хотела его мать, да и он сам.

Работа тянулась день-деньской. В потемках шахтер уходил под землю. И пока ласковое, греющее тело и душу солнце светило счастливчикам, оставшимся на поверхности, шахтеры работали в узких, тесных забоях. Возвращались домой поздно вечером только с одним желанием - быстрее завалиться в постель. Это был тот самый образ жизни, которого Крис никогда не пожелал бы ни одному человеку, даже своему врагу.

Крис любил рассказывать о двух своих приятелях, которые однажды утром в силу каких-то непредвиденных обстоятельств выбрались из шахты.

Был горьковатый и холодный январский день.

Они пробирались по снегу и щурились на ослепительное солнце. И вдруг разом оторопело замерли, опустив инструменты, - невидимая птица пела, несмотря на мороз.

- Слышишь, слышишь, - сказал один другому. - Птицы-то и зимой поют! Ну и ну!

- И громко как, - блаженно прошептал другой. Не часто им доводилось слышать пение птиц.

В будни - шахта, в воскресенье - по дому хлопот полон рот.

Но жизнь, конечно, не только работа. В местной футбольной команде Крис был не последним человеком. В ней он познавал что-то отдаленно напоминавшее искусство футбольной игры.

Искусство это развивалось в довольно своеобразных условиях.

Барбистон пользовался в округе дурной славой. Деревню называли «Островом людоедов». Это было преувеличение, но небольшое. В Барбистоне никогда не ели, зато били знаменито.

Каждая приезжавшая в Барбистон команда подвергалась смертельной опасности. Но только в случае, если она имела неосторожность выиграть у хозяев поля. Необузданная ненависть, порожденная столь же необузданной любовью к «своим парням», обрушивала на наглецов жестокие испытания.

Любая скорость игроков на поле не шла ни в какое сравнение с той, которая требовалась для спасения от разъяренной толпы сразу же после финального свистка. Команда противника могла отправиться домой с двумя очками в таблице, но без брюк и пиджаков, которые они снимали перед игрой и аккуратно складывали на траве. Нередко гостям приходилось бежать до своей деревни под истошный боевой клич «людоедов». И только на главной улице родной деревни они могли спокойно отдышаться.

Правда, назавтра они являлись за одеждой и всегда могли получить ее уже в более миролюбивой обстановке. Барбистонские людоеды представляли собой самый добродушный и отходчивый тип современных каннибалов.

В деревне, состоящей из тридцати двух коттеджей, объединенных одними бедами и радостями, люди становились сплоченнее. Одиннадцать приятелей, выходивших на поле, были пот от пота и кровь от крови односельчан, столпившихся на извилистой бровке кочковатого поля. Игроки, гонявшие мяч в клубах угольной пыли, казались своим землякам настоящими героями, сражающимися за них, барбистонцев, за их честь. И они готовы были сделать все, даже выскочить в трудную минуту на поле, чтобы поддержать земляков.

И никак не мог вырваться из этой обстановки один из барбистонских «людоедов», которого звали Крис Марфи. Но футбол вытащил его из Барбистона и шахты одновременно.

Крис в составе любительской команды «Алмайн Вилла» выиграл кубок Шотландии для юниоров. Это был день величайшего торжества барбистоицев и день прощания с только что родившейся знаменитостью. Крису с приятелем сразу же предложили контракт профессионального футболиста в три клуба. Он выбрал «Манчестер Роуд Клаб». Почему именно его?

Может быть, загипнотизировала обстановка, в которой проходили переговоры с менаджером этого клуба. Они состоялись в роскошном «Бэнк Рестрон» - одном из лучших и дорогих увеселительных заведений Глазго. Сказочная для деревенского парня отделка зала, непостижимая кухня, вся атмосфера и обслуживание настолько потрясли Криса, что менаджеру клуба не пришлось его долго уговаривать.

Когда Крис вернулся домой и сообщил матери о своем решении заняться футболом, та не пришла в особый восторг. Хотя Крису его первый контракт профессионала казался великой удачей.

Она тяжело осела на стул и медленно, будто думая вслух, сказала:

- Ну вот. и конец нашим сборам в Америку. Отцу не удалось уехать. И нам тоже. А мне так бы хотелось добиться для вас благополучия. И сделать то, что не смог твой отец.

Она помолчала.

- Хорошо, Криса. Ты первый из моих сыновей покидаешь дом. И надеюсь, лучше своей матери знаешь, что тебе нужно.

В последующие годы Крис всегда чувствовал, что мать, радуясь успехам сына, где-то в глубине души очень сожалела, что не смогла поехать в Америку, не попытала там счастья для семьи.

Пять лет назад Крис послал ее в Штаты на отдых. Он давно лелеял мечту дать матери взглянуть на жизнь, которой она лишилась, когда ее сын предпочел Манчестер Массачусетсу.

Вернувшись из Америки, она призналась:

- О, спасибо, Крис. Я совершила замечательное путешествие. И очень полюбила Америку - она мне нравятся. Но все же я рада, что мы не поехали туда жить!

И Крис был рад тоже. Особенно когда переехал в Манчестер и стал обладателем почти миллионного состояния. А именно таким казался восемнадцатилетнему парнишке недельный пятифунтовый заработок.

Но затем на смену радостям пришли неудачи, огорчения и растерянность, когда он играл плохо и остался без контракта. Он узнал об отчислении из команды поздно вечером. В припадке отчаяния собрал чемодан и, даже не спросив расписания поездов, поплелся на вокзал. Решил раз и навсегда бросить футбол. Но Маккорн, игрок первой клубной, просидевший в ней половину своей карьеры, но так и не поднявшийся до сборной клуба, услышав о намерении Криса, набросился на него:

- Не делай этого, молокосос. Потерпи. Я терпел больше. Мне не на что надеяться. А у тебя все впереди. Придет и твой черед.

Целый сезон Крис болтался без дела, перебиваясь случайными заработками, едва сводя концы с концами, и был крайне удивлен, когда ему вновь предложили заключить контракт в прежнем клубе.

В первую же прикидочную игру Криса поставили на место правого инсайда.

После душа в пропахшей потом раздевалке Альфред Нейл подошел к Крису, разгоряченному водой и еще переживавшему перипетии отлично проведенной игры, и сказал как бы между прочим:

- Ты прилично отыграл, Крис. Тебе и впрямь надо играть правым инсайдом. Выйдешь в составе сборной на субботний матч с «Хилсборо». У Джека Брея травма.

Так уж получается, что счастье человека в футболе слишком часто зависит от несчастья другого. И ничего тут не поделаешь.

Потом настало время, когда Крис почувствовал, что может произвести отличное впечатление на самого придирчивого специалиста. Он много экспериментировал, испытывал себя в самых тяжелых переделках. Это было время безумных мечтаний защищать цвета британского футбола в составе первых одиннадцати страны.

Но жизнь даже превзошла честолюбивые надежды счастливчика Криса. Он не только играл за сборную Англии, но и сам, став тренером, создавал ее из игроков мирового класса.

16

Начиная с пятницы в клубе наступает самое напряженное время. К вечеру стихает в его шумных залах суета приготовления к завтрашним матчам. Запущены в действие тысячи и один способ сбить нервное напряжение игроков.

В субботу вечером пять клубных команд выступят в очередном туре. Сборная играет в главной лиге. Первая команда - в первой подгруппе. Вторая - в центральной лиге, третья - в ланкаширской лиге «А». Четвертая - там же, но в «Б». И наконец, пятая - в местной лиге., Но рабочий день солидного штаба «Олд Треффорд» в субботу начинается значительно раньше. Девять человек - главный тренер Элмер Бродбент, его ассистент Брайан Слейтор, клубный врач Берт Инглс, тренеры всех пяти команд и, конечно, штатный Нат Пинкертон клуба Лео Арме - отправляются с утра на охоту. Они разбредаются по своим зонам, в которых на общественных площадках, открытых стадионах, школьных полях проходят многочисленные матчи диких и полуорганизованных команд. Люди, искренне заинтересованные в поиске новых талантов, - это основной элемент знаменитой системы старика Марфи.

Крис сразу пошел дальше, чем хотели на первых порах его хозяева. Он предложил дирекции клуба содержать не одну команду, а четыре-пять, которые были бы естественными ступеньками, заманчивой для молодых игроков лестницей на футбольный Олимп. Одиннадцать мест на его вершине - для лучших, обстрелянных за время долгого и трудного восхождения.

Перебирая списки игр, которые посетили члены тренерского совета для отбора молодых игроков, Марфи с удовольствием как-то отметил, что количество просмотренных матчей неуклонно приближается к двадцати трем тысячам. Ошеломляющее число! Гигантское сито, просеявшее около полумиллиона игроков.

В сложной политике резервов Марфи делал ставку на мальчишек и юношей. Отказавшись от погони за взрослыми, готовыми, но еще сыроватыми «талантами», Марфи внес совершенно новую струю в футбольный бизнес. Он бросил своих людей на поиски молодых ребят, которые после окончания школы могли смело подписать профессиональный контракт.

Так появилось понятие «Беби старика Марфи». Однако, сделав ставку на «беби», он тем самым взялся за труднейшую работу: обрек себя на вечное скитание по Англии в поисках подходящего парня. Как только он получал сообщение, что на примете есть кое-что значительное, он бросался туда, несмотря ни на какие расстояния и неудобства.

Завистники не раз поднимали шумиху, упрекая клуб в создании многочисленной организации агентов почти во всех городах и деревнях Британских островов. У Дональда эта чепуха всегда вызывала только смех. Никогда у «рейнджерсов» не было «на охоте» более девяти человек. А Дональд мог легко назвать десяток клубов, которые использовали на этом человек тридцать.

Но Марфи предпочитал количеству качество. Он держал девять, зато таких, которые знали дело. Своим охотничьим энтузиазмом Марфи порой удавалось зажечь и Дональда. Выбрав свободную субботу, Роуз отправлялся с Марфи и с кем-нибудь из тренеров на окончательные смотрины кандидата. Оно всегда волновало Дональда, это присутствие на «открытии» нового футболиста.

Поэтому он с интересом отнесся к вечернему разговору с Марфи.

- Дон, я хотел бы тебе предложить завтра утром небольшую прогулку в Бордсвилл.

- Так далеко?

- Не перебивай. Меня не интересуют твои географические познания. Я предлагаю поехать и посмотреть, что раскопал наш Армс. Едем трое.

Армс ручается за качество. Он уже трижды смотрел парнишку. И каждый раз оставался доволен. Бродбент и Слейтор с ним согласны. Дело за мной. Я верю Армсу. За последние пять лет он почти не ошибался.

Дональд понимал, что остановить Марфи теперь сможет только одно -согласие. Улучив минуту, он ворвался в монолог Криса:

- Хорошо, я согласен и поеду с вами.

Отправляясь рано утром на условленное место, Дональд немного пожалел о своем поспешном согласии.

Стояло прохладное осеннее утро. Легкий дымок тумана висел на высоте человеческого роста, подчеркивая строгость линий фундаментов и в то же время как бы смазывая очертания стен двухэтажных особняков. Он поежился, застегивая плащ. От утреннего озноба долго не мог попасть ключом в замочное отверстие дверцы. И сразу же поспешно захлопнул ее, забравшись в машину.

Только после двух попыток «волво» вздрогнула и затарахтела. Постепенно гул становился ровнее, но при попытке тронуться мотор заглох.

«Прохладно же сегодня... Куда бы лучше провести день у Барбары, чем трястись сотню километров. Эка невидаль - балбес, из которого и толку, может, не будет!»

К Марфи он опоздал на три минуты и извинился. Его уже ждали на улице. Дональд перебрался в «плимут» Марфи, и они через пятнадцать минут были уже за городом.

Армс подробно рассказывал:

- Я встретил парня на школьной площадке, где он терзал с десяток сверстников, почти не теряя контроля за мячом. Они уже кончали игру, и у меня практически не было ничего, кроме первого впечатления. Записав на всякий случай имя и фамилию, выяснил, где парень играет. Оказалось, за вторую школу. Месяц назад, попав в этот район, я решил взглянуть на него еще разок. По счастливой случайности застал его на поле. Увы, он не произвел на меня особого впечатления, но все-таки что-то прельщало меня в этом рыжем великане. Помните, я потратил прошлую субботу на него? И не пожалел! Малый был в ударе. Не считая четырех им забитых мячей, я увидел настоящий божий дар. Правда, он еще с трудом пробивается сквозь невероятную шелуху дешевых трюков.

Марфи всю дорогу молчал, посапывал и отдувался. Время от времени дремал. Когда же они прибыли к стадиону второй школы, Крис выглядел почти равнодушным, словно попал сюда случайно и у него нет здесь никаких интересов.

На стадионе было хорошо ухоженное поле с нежно-зеленым, белесоватым от росы газоном. Команды выходили из стоявшего вдали, в углу комплекса, домика общей раздевалки. Десятка два зрителей растянулись у самой бровки футбольного поля, редкими ленивыми криками приветствуя игроков. Не надо было ждать подсказки Лео, чтобы определить, о ком шла речь. Марфи только взглянул на Армса. Тот утвердительно кивнул. Они стояли в шеренге болельщиков, не желая бросаться в глаза игрокам.

Когда началась игра, Армс, сложив руки за спиной, внимательно следил только за рыжим. Сейчас он чувствовал себя торговцем, предлагающим дорогой товар. Правда, товар, который пока еще ему не принадлежал.

Армс знал нрав Марфи. Тот становился ненормальным и капризным, когда дело касалось приобретения игроков для «Манчестер Рейнджерс». Ничего, кроме самого лучшего, не удовлетворяло его.

Дональд знал, что парень должен иметь незаурядный талант, чтобы рассчитывать на благосклонность Марфи. И, глядя, как разворачивались на поле события, он искал этот подспудный клад в рыжем центре нападения. Парень пока ничем не выделялся, и Дональд стал рассеянно следить за игрой.

В конце концов Армс мог и ошибиться. Просмотреть сотни мальчишек и по одному-двум ударам, случайному дриблингу определить, сможет ли мальчишка однажды стать неплохим футболистом, - настоящая головоломка.

Игра не волновала Дональда. Играли две заурядные юношеские команды. Медленный, сбивчивый ритм, толкучки, приобретенная во дворах ужасающая шаблонность.

Невольно внимание Дональда вновь переключилось на нападающего. Его игра отличалась темпераментностью, точностью и импровизацией. Это и был рыжий подопечный Армса.

«Армс прав, тысячу раз прав: иногда импровизация переходит в развязность. Но добрая порция мозгов, которую за пару лет подбросит рыжему старик Марфи, все поставит на место».

Дон украдкой взглянул на Марфи. Но тот уже, казалось, не смотрел на рыжего. Он оценивал каждого игрока на поле. Дело шло к перерыву между таймами, когда Марфи, наконец, произнес, не поворачиваясь к Армсу:

- А парень сможет играть в футбол. Ты что думаешь, Дон?

- Могу сказать то же самое.

- В нем есть божий дар, который никакими тренировками не воспитаешь.

- По правде говоря, Крис, - сказал Дон, - я удивлен, что такого парня еще не приписали к какому-нибудь клубу. - Думаю, сегодня после обеда мы устраним эту несправедливость.

- Тем более он заканчивает школу в этом году. - добавил Армс.

- В этом году? - переспросил Крис. - Тогда поспешим вдвойне. Команды ушли на отдых. Армс предложил в раздевалку не ходить, а переговорить с парнем после матча.

Армс слыл искуснейшим дипломатом в обращении с подростками и особенно с их родителями. Дональд не раз поражался, видя, как после весьма деликатного разговора, решавшего судьбу их сына, родители рассыпались в благодарности к Лео. Интервьюируя как-то родителей Дункана Тейлора, Дон получил удивительный ответ на вопрос: «Что больше всего им запомнилось в футбольной карьере их сына?»

- О, конечно, мистер Лео Армс! Он был приятен во всех отношениях и так обаятелен, когда пришел впервые познакомиться с нами и принес лестный отзыв о сыне. Мы без страха вручили судьбу своего мальчика такому джентльмену.

Крис всегда считался с тактическим чутьем Армса, понимая, что при выполнении сложной дипломатической миссии переговоров с родителями торопиться не стоит. Малейшая неточность может все поставить с ног на голову. И вместо разрешения вступить в клуб родители вообще запретят сыну играть в футбол.

После игры они остались ждать у ворот стадиона.

- Как зовут парня? - спросил Крис.

- Линней, Том Линней. Он живет в десяти минутах езды.

Последние слова Армса потонули в нестройном гвалте -команда-победительница высыпала из подъезда клуба. Том шел в середине ватаги. В скромном, сутуловатом парне было очень мало общего с рыжим верзилой, бушевавшим на поле.

- Том, можно вас на минутку?! - окликнул его Армс.

Гомон смолк. Все остановились, с любопытством глядя на незнакомых людей. Но потом чувство воспитанности взяло верх - ведь окликнули только одного, - и команда пошла дальше.

- Рыжий, догоняй! - крикнул последний, помахав рукой.

Том подошел, переводя внимательный взгляд с одного мужчины на другого.

- Ты только что играл центром нападения? - спросил Крис, начиная разговор. - Я и мои друзья видели матч. Может быть, поговорим? - И он жестом указал в сторону машины.

- С удовольствием, мистер Марфи.

Марфи удивленно повел бровями и широко улыбнулся Тому.

- Ты знаешь меня?! Тем лучше. Наверно, догадываешься, о чем у нас будет разговор.

Том промолчал. Затем, повернувшись к Дональду, сказал:

- Вряд ли мистеру Роузу нужно интервью со мной.

- Э, да, я вижу, вы давнишние приятели, - пошутил Лео. - И старый Армс вам совершенно не нужен.

В машине, пока добирались до небольшого особняка Линнеев, ни Армс, ни Марфи не проронили ни слова о деле.

В прихожей их встретил полный, с одутловатым лицом человек в распахнутой на груди кожаной безрукавке.

- Па, это менаджер клуба «Манчестер Рейнджерс» мистер Марфи и тот самый журналист, мистер Роуз. Помнишь, мы видели его по телевидению в «Матче недели»?

- Я хотел бы от имени моего клуба поговорить с вами, мистер Линней, относительно вашего сына.

- Может быть, Том пойдет погуляет?

- Наоборот, - Крис улыбнулся Тому, - если не возражаете, я хотел бы поговорить при нем.

- Очень рад, у нас с сыном нет секретов друг от друга.

- Видите ли, мистер Армс давно следил за игрой вашего сына. Сегодня мы пришли к выводу, что у Тома, - он помычал, неопределенно покачивая головой, словно это помогало ему подобрать подходящее слово, - хорошие данные для профессионального футболиста. Не знаю, как вам представляется будущее сына, но мне, как старому специалисту, понравилась игра Тома. Правда, много всякой шелухи, но это уже дело тренеров.

- Я, признаться, озадачен вашим энтузиазмом, - смущенно сказал старший Линней. - Знаю, Том очень любит футбол, его боготворят все мальчишки округи, но мне и в голову не приходила идея сделать Тома профессиональным футболистом.

Затем разговор неожиданно перекинулся на общую отвлеченную тему, которую Марфи, сколько помнил Дональд, всегда умел находить. Хозяин дома, сам бывший шахтер из Йоркшира, расчувствовался, когда Крис начал вспоминать свое шахтерство.

Дональд и Армс болтали с Томом. Поначалу тот сдержанно рассказывал о себе. Но вскоре Лео и Дон расположили к себе парня, и он заговорил искренне и охотно. Дональду все больше нравился этот скромный паренек.

«Чудно, - думал он, - развязный хлыщ на поле и такой застенчивый в жизни! Он чем-то напоминает Тейлора. Такой же угловатый и откровенный. Такая же улыбка.

А если все трое ошибутся, утверждая, что ты создан для футбола? Ошибутся, обещая тебе громкое имя? Пройдет год. И тебя, ошеломленного внешне яркой картиной жизни футбольного мира, вышвырнут из клуба на все четыре стороны. Зту подлость на себе испытала не одна тысяча парней, полных надежд. Правда, Крис не позволит тебе погрязнуть в игре по уши. Он проверит и, почувствовав ошибку, отпустит задолго до того возраста, когда уже трудно ломать жизнь и все начинать сначала».

- Мистер Марфи, все, что я хочу, - это обеспеченной будущности для сына. Если есть какие-то сомнения, то лучше ему заняться другой работой. Я ведь, как и ваша мать в свое время, решил, что мой мальчик никогда не пойдет в шахту.

Марфи помолчал.

- Не в моем обычае сулить, что кто-то непременно станет «звездой». Не люблю строить воздушные замки. Но уверен, при удачном стечении обстоятельств Том может оказаться профессиональным футболистом высокого класса. И думаю, я не далек от истины.

Откровенный ответ совершенно растрогал Линнея-старшего.

- Слово за Томом, мистер Марфи... - И он широко развел руками. Дональд не думал, что здесь будут какие-то осложнения. И действительно, на вопрос, хочет ли Том играть за их клуб, он ответил, краснея:

- «Манчестер Рейнджерс» - лучший клуб в мире, по-моему.

- Ну, вот и отлично. До следующей встречи. Когда, мой мальчик, ты закончишь школу.

Уже в машине Марфи сказал:

- Лео, этому парню надо подобрать приличную работу на время испытательного срока. Я сам попрошу Мейсла, если понадобится. Но вы позаботьтесь, чтобы работа была настоящей, а не липовой, когда только деньги платят... Как делают наши коллеги из «Элертона».

17

К служебному входу стадиона «Олд Треффорд» автобус с командой едва пробирался сквозь толпу поклонников. Каждый выкрикивал доброе пожелание успеха в сегодняшней игре против «Арсенала» - ключевой встрече на кубок страны. Крики эти, сливаясь, превращались в могучий однотонный гул. Ребята улыбались в ответ, кивали головами. Иногда высовывали из окна руку, чтобы поздороваться со старым приятелем. И сразу отдергивали ее назад, ибо десятки горячих ладоней жадно цеплялись за неосмотрительно высунутую руку.

Эта неизбежная встреча с болельщиками перед матчем сводила на нет большую работу тренеров, пытавшихся добиться у игроков душевного равновесия. Встреча возбуждала своей стихийной силой, наэлектризованностью, кружила голову, заставляла каждого игрока как бы возвыситься над всем, что есть в эту минуту в мире.

В просторном фойе перед директорской ложей Дональд заметил Мейсла. Он разговаривал с Барбарой.

- Добрый вечер, Дональд, - любезно приветствовал его Мейсл.

И после того как Роуз поздоровался с Барбарой, Уинстон извинился перед дамой.. - Небольшой деловой разговор. Всего пару слов. И сразу же верну вашего кавалера.

Мейсл отвел Дональда в сторону и, держа его под руку, заговорил прямо в ухо:

- Вот что, Дон, независимо от двух вещей - наших разногласий в отношении к процессу и исхода сегодняшнего матча, я хотел бы вас обоих, с Барбарой, - он мягко подчеркнул «с Барбарой», - видеть у себя в гостях. Если ничего не имеете против, пожалуйста, сегодня вечером, после матча, поедемте в мой загородный дом в Эссексе. Завтра поохотимся у приятелей на ферме. Надо немножко развеяться. Тем более что предстоят горячие денечки - через неделю играем с «Реалом». Совет директоров уже утвердил состав команды. Вы, Дональд, включены в список сопровождающих.

Роуз поблагодарил, прикинув, сколько предстоит хлопот в связи с поездкой. В начале будущей недели надлежит договориться с редакциями газет, с журналом «Уорлд спортс» относительно отчетов о матче и завершить несколько неотложных дел.

- Вам, Дональд, надо взглянуть на сегодняшний матч, как на репетицию перед Мадридом. У «Реала» необходимо выиграть во что бы то ни стало. В случае неудачи с «Арсеналом» победа в Испании может служить каким-то оправданием, а для болельщиков - утешением, В середине недели команда перебирается на базу в Эссекс. Я же уеду по делам в Лондон. Увидимся только в аэропорту. Попрошу вас, Дональд, помочь Марфи и присмотреть за ребятами. А главное - не подпускать близко своих коллег. Нам совершенно не нужен перед игрой с «Реалом» лишний шум.

- Хорошо. Я позвоню вам в Лондон и расскажу, как идут дела. Впрочем, Фокс это сделает лучше.

- Не надо осуждать ближнего, - с усмешкой отпарировал Мейсл. - Итак, будем считать, что насчет Эссекса мы договорились. У нас будет масса времени поболтать обо всем и кое о чем поговорить серьезно. А теперь идите - бедная девочка, по-моему, ненавидит меня сейчас лютой ненавистью.

«Сейчас что! Как она будет относиться к вам после процесса!» -хотелось сказать Дональду, но он сдержался. И, попрощавшись с Мейслом, пошел к Барбаре.

- У-у-у, самый большой негодяй на свете, - с укором начала она, капризно вытягивая губы. - Совсем меня забыл. А я соскучилась. Хотя женщине и не стоит говорить об этом такому, как ты.

- Милая, извини, но у меня в голове невообразимый ералаш. И все вокруг тому под стать. Время летит быстро и бессмысленно. Один день прошел, два, а ничего толком не сделано. И все же я рискну оставить тебя еще на немножко. Мне нужно сходить в раздевалку. А ты проходи в ложу и садись. Я скоро вернусь.

В раздевалке царила настороженная атмосфера. Опасные форварды «Арсенала» могли лишить клуб привычной рождественской радости.

Кроме того, Солман мог сегодня стать болтуном в глазах герцога Эдинбургского. Когда в прошлом году «Манчестер Рейнджерс» проиграла в финале на «Уэмбли» со счетом 0:3 «Элертону», Солман сказал герцогу, вручавшему победителям медали:

- Ничего, ваше величество, мы вернемся сюда на следующий год, чтобы получить наши золотые награды.

До сих пор Дональд не мог забыть полные лихорадочного напряжения, мучительные сорок пять минут перед финальной игрой. Он помнил их до мельчайших подробностей, особой нервной памятью, которой обладает человек, непосредственно переживший все события.

Матч с «Элертоном» был проигран еще в раздевалке. И никто не смог бы разубедить Дональда в этом. По настроению, едва уловимым изменениям в поведении каждого из одиннадцати человек он мог безошибочно сказать, сможет или не сможет эта команда бороться. Не победить, а бороться.

Матч на «Уэмбли» никогда не сравнится с тысячью других, сыгранных на любом ином стадионе. Здесь, в раздевалке крупнейшего стадиона Англии, в преддверии славы, всего за два часа до момента, когда футболист удостаивается высшей награды, нервы напряжены до предела.

Возбуждает не просто желание победить. Скорее - эгоизм, тщеславие, жажда наживы, горячее стремление прикоснуться к древу бессмертия. Все, что двигало каждым из двадцати двух игроков на протяжении спортивной карьеры, аккумулируется, и преждевременная разрядка подобна краху.

Многие знаменитые футболисты играют на «Уэмбли» словно зеленые новички, только вчера впервые надевшие бутсы. Хотя любой из них всегда мечтал сыграть свой лучший в жизни матч именно на этом поле.

«Элертон» победил. «Рейнджерсы» играли из рук вон плохо. Даже юношеская команда «рейнджерсов» могла бы выступить успешнее. Счет 0:3

еще не отражал всей картины тяжкого падения манче-стерцев. И вина во многом легла на плечи Марфи. Он привез команду на стадион за час сорок пять минут до начала игры. По его мнению, это был один из многочисленных способов сбить нервную лихорадку. Маневр тогда казался всем единственно верным и действенным.

Игроки поднялись на верхнюю террасу и спокойно отдыхали в зеленых креслах под крышей из вьющихся растений. Сюда, словно далекое эхо, доносился неясный шум трибун, наполняющихся с каждой минутой. Игроки медленно побрели вниз, в раздевалку. И вновь начали думать о том, как лучше провести матч. О, это проклятое «лучше»! Сколько великолепных мастеров сгорело в огне этой лихорадки!

Одевание, отвлекающее от тревожных мыслей, длится целую вечность. И все же ему приходит конец. Затянуты все подвязки. Легкое постукивание бутсов о стену, чтобы обувь «села» на ногу, означает готовность команды. На «Уэмбли» это произошло за сорок пять минут до первого свистка судьи. И сорок пять минут агонии сделали свое черное дело.

На матч с «Арсеналом» Марфи привез команду ровно за час. И когда Дональд вошел в раздевалку, ребята лежали на лавках. Лишь Прегг копошился в своем гардеробе - большой голубой сумке, легко вмещающей форму всей команды.

Неделю назад оба вратаря сборной заболели. Прегг простудился, а запасной с аппендицитом лежал в больнице. Встала проблема: где взять голкипера? Начали искать и нашли парня у себя же в третьей команде клуба. Новичок только что прибыл из небольшого городка. Он даже испугался, когда ему предложили игру в первой лиге. Сборная клуба тогда проиграла 1:4. И во всех голах был виноват этот парень, Фрэнк Клифт.

Он, конечно, не смог заменить Прегга. И прошлая бездарная игра в чемпионате это показала. Но Марфи решил поставить парня вновь. Во-первых, это означало, что парню верят и он мог обрести себя; во-вторых, у Марфи все равно не было иного выхода.

Прегг кашлял и молча рылся в своей сумке... Что ему оставалось делать? Острить? Это легко, когда не играешь.

Чувствовалось: не хватает шутки, хорошей доброй шутки. Подобно той, которой некогда потешил команду Майкл Клемп. Их представляли королеве перед международным матчем. Королева заметила бандаж на колене у центра нападения Неда Гринхема.

- Что у вас с коленом? - спросила она участливо.

- Ваше величество, - вмешался в разговор Майкл Клемп, - у него немножко сломано колено. Еще слегка болит спина, небольшой приступ пневмонии. Гудит голова - результат старой травмы. А в остальном Нед чувствует себя отлично.

После таких шуток в раздевалке исчезает нервозность, остается лишь желание играть.

- Дональд, - внезапно позвал Марфи, - посмотрите, что там за дело у двоих молодых людей, которые ломятся в раздевалку.

Дональд вышел в коридор. Служащий сдерживал двух ребят из обслуживающего персонала стадиона. Два милых веснушчатых, с кудлатыми прическами парня - Марк и Герберт.

- Что случилось, ребята? - спросил Дон, оглядывая возбужденные лица.

- Видите ли, подай им менаджера, да и только! Словно тому сейчас делать нечего, как слушать всяких. - проворчал служащий.

- Мистер Роуз, - заговорщически прошептал Марк, но Герберт его перебил:

- У нас есть план, как побить «Арсенал».

- Ну-у, любопытно!

- Предлагаем «взять» обоих крайних «Арсенала».

- То есть как это «взять»?

- Когда они пойдут в туалет, хорошенько запереть за ними дверь. Гарантируем, что их не найдут до перерыва.

Дональд расхохотался.

- Братцы мои, ни в коем случае этого не делайте! Считайте, что своей идеей вы уже помогли «рейнджерсам» выиграть. Понимаете? И не надо ничего делать. Заходите в раздевалку после игры.

Марк и Герберт переглянулись, ничего не поняв.

Когда, смеясь, Дональд вошел в раздевалку, наполненную гнетущей тишиной, ребята и Марфи с удивлением посмотрели на него. Но когда он изложил им новый «тактический» вариант победы над «Арсеналом», предложенный Марком и Гербертом, такой хохот потряс раздевалку, что старик Марфи даже замахал руками: «Тише вы, черти, тише!» И начал вытирать слезы тыльной стороной ладони.

- А нельзя ли и Клифта запрятать в какой-нибудь чуланчик на время всей игры?

Фрэнк краснел и отмалчивался. Каждый изощрялся в остроумии, как мог. Крис одобрительно кивнул Дональду, но на всякий случай послал Фокса приглядеть, чтобы действительно не заперли кого-нибудь из арсенальцев в туалете.

Оставшееся до начала игры время пролетело незаметно. Команда гуськом направилась в коридор, наполнив его дробным цоканьем шипов.

История с туалетом, рассказанная Дональдом в ложе, произвела такое же впечатление на Мейсла, директоров и Барбару. Она смеялась даже после того, как на третьей минуте мяч оказался в воротах «рейнджерсов» и стало вообще не до смеха. Позорный гол целиком лежал на совести Фрэнка. Этакий легкий удар метров с двадцати пяти застал Фрэнка врасплох. Дональд видел, как у Мейсла передернулось лицо. Он что-то отрывисто бросил Фоксу. «Мистер детектив» кивнул и записал в блокнот.

«Конец парню. Если не вытянут игру, эксперимент дорого обойдется и Клифту и Марфи».

Крис, очевидно, подумал то же самое на своей скамеечке за воротами.

Если бы Дон мог разобрать, что крикнул Крис защитнику, бежавшему за мячом, он бы целиком согласился с Марфи:

- Парня надо поддержать!

Правый защитник подбежал к подавленному Фрэнку, облокотившемуся о стойку ворот, и, обняв, сказал:

- Ничего, Фрэнки, один гол - пустяки. Но теперь смотри в оба, иначе в перерыве нам придется запереть в туалет весь «Арсенал».

То ли шутка подействовала, то ли озлобила ошибка, но через две минуты Клифт спас «рейнджерсов». Защитник замешкался, и центрфорвард Алекс, перехватив прострел, оказался в наивыгоднейшем положении у правого угла вратарской площадки. Но длинное, неуклюжее тело Фрэнка, вытянувшись во весь свой гигантский рост, взметнулось в воздух. Грабли-руки у самой головы Алекса перекрыли мяч.

Глупое выражение лица было у форварда, когда он поднимался с земли после падения. Не понимая, почему не почувствовал удара головой но мячу, он тщетно шарил глазами в сетке ворот. Оглянувшись, увидел широкую спину Клифта, который выбивал мяч. Сплюнув от досады, Алекс все же не удержался и, пробегая мимо, похлопал Фрэнка по плечу.

Где-то в середине тайма арсенальцы имели еще одну возможность увеличить счет. Левый край, подхватив мяч, дотащил его почти до линии ворот и сильно подал в центр. В зоне одиннадцатиметровой отметки тот же Алекс поймал его на ногу и не глядя выстрелил в сторону ворот. Удар был резкий и мощный, словно Алекс вложил в него всю злость за сегодняшнее невезение.

Большинство вратарей, Дональд не сомневался, даже бы не среагировало. Но Фрэнк успел поднять руки и перевести мяч на угловой.

Пожалуй, после этого игра арсенальцев сломалась. Они все с большим трудом отбивались от атак «рейнджерсов» - атак, нараставших под дружный рев стадиона.

За три минуты до перерыва Солмана снесли около ворот, и он сам взялся бить одиннадцатиметровый. Еще не отдышавшись после рывка, он поднял мяч, обтер его руками и поставил на белую отметку. Потом вновь нагнулся и отшвырнул маленький камешек в сторону.

И вдруг спросил вратаря:

- Куда, думаешь, бить буду?

И, глядя вниз, сказал, чтобы слышали все:

- В правый от вратаря угол... И точно послал туда мяч.

Вратарь запоздал с броском. Он видывал виды и не обратил внимания на слова Солмана. Вратаря больше волнует, как бьющий ставит при ударе ногу.

Но Солман не обманул и во второй раз, когда после перерыва ему сразу же пришлось бить второй пенальти. Это была дуэль нервов.

- Бью в левый нижний от вратаря угол! - мрачно бросил Солман и точно выполнил обещание.

Когда позднее, почти перед самым концом встречи судья назначил третий штрафной удар, он не сказал ничего. Не спеша поставил мяч на отметку, страшным по силе ударом вогнал его в правый верхний угол и, не глядя на ворота, пошел к центру поля. Кто-то из арсенальцев ехидно спросил:

- Ну, а что же теперь не сказал, куда бить будешь? Не оборачиваясь, Солман ответил:

- Думал, ваш вратарь пораскинет собственными мозгами.

После матча Дональд поздравил Мейсла с победой. Веселый, полный самодовольства, президент поспешил в раздевалку, чтобы лично поздравить команду. Но впопыхах все же не забыл попрощаться с Барбарой:

- До встречи в Эссексе.

Проводив Барбару до машины, Дональд договорился, что заедет за ней после того, как передаст материал в газету. Вернувшись в раздевалку, он застал там обычную победную вакханалию.

Разгоряченные тела. Лица, покрытые грязью и потом. Словно участники какого-то нелепого маскарада, стоят и сидят игроки. Черные от загара руки и ноги. Белые торсы, словно отбеленные специальным химическим составом.

Все устали, но никому не хочется забираться в душ. Перебивая друг друга, все рассказывают о только что пережитом, преломившемся в представлении каждого по-своему.

И среди этого карнавала голых тел смешными и странными выглядят черные строгие костюмы директоров, которые принимают самое активное участие в этом празднике беззаботной радости.

Один за другим исчезают игроки в клубах белого пара, катящегося из душевой, и там сдавленными от жары голосами спорят, вспоминают и перебрасываются шутками.

Здесь же, в углу раздевалки, Дональд берет короткое интервью у ошалевшего от счастья Фрэнка Клифта.

- Я рад... Ну, что там... Хорошо, что всыпали им... Ну... Сами знаете... В таком случае сказать нечего. До «Уэмбли» бы добраться.

«Парень начинает входить во вкус. Славный вратарь получиться может, если в Мадриде его не сломают. Все же лучше, чтобы Прегг поправился».

Из ближайшей телефонной кабины он передал в газету репортаж и отправился домой. Наспех побросав в чемодан чистые сорочки, туалетные принадлежности - с расчетом, чтобы хватило до возвращения в Манчестер уже после испанской поездки, - он на мгновение задумался, взяв в руки черновик книги о «рейнджерсах».

Захватить с собой? Будет ли там время писать? В последние дни добраться до письменного стола не часто случается. Возьму, не велика тяжесть!

Сунув рукопись в чемодан между ночной пижамой и тренировочным костюмом, он отправился за Барбарой.

18

В дом Мейсла они прибыли после полуночи. Горничная проводила их наверх и указала на двери соседних комнат.

Дональд заснул неглубоким сном человека, убаюканного дорогой. Перед его глазами еще долго мельтешило пестрое полотно ночного шоссе, перемигивались огнями встречные автомашины, полыхал хинный свет желтых противотуманных ламп.

Дональд проспал не больше четырех часов, однако свежий ночной воздух словно рукой снял усталость.

Светало. В комнате были распахнуты огромные окна, и предутренний холод гулял под наклонным сводом.

Дональд выглянул в окно. От холода шелковая пижама превратилась в ледяной панцирь. Но он с удовольствием подставил грудь потоку и почти задохнулся от свежести и аромата воздуха. Уже целую вечность, казалось, он не отдыхал и не был за городом.

Несколько часов гонки по автостраде Манчестер - Лондон, и вот тихий «Уикенд-хауз» - дом, словно заброшенный на другую планету.

Стоя перед окном, Дональд наслаждался покоем и с интересом рассматривал усадьбу, в которой не был ни разу. Окно по бокам было зажато черепичными скатами. И сквозь щели в красной черепице пробивался темный, густой мох. Внизу мерцала перламутром стеклянная крыша оранжереи, и сиамский кот в одиночестве прогуливался над морем видневшихся через стекло цветов и зелени. Палевый, с темными до черноты кончиком хвоста, лапами и мордой, на которой горели голубые-голубые глаза, кот поднял голову и долгим, внимательным взглядом уставился на Дональда.

Дон озорно свистнул. Но кот только выгнул дугой спину и отвернулся, демонстрируя свое полное безразличие к гостю. Затем прыгнул на нижний сук массивного платана и исчез за стволом.

Дональд отошел от окна, сполоснул лицо над умывальником, стоявшим здесь же, в комнате, и сел к столу.

Он раскрыл рукопись книги. Решил перечитать уже написанные фрагменты. Прежде чем делать что-то дальше, он имел привычку вчитаться в уже готовое.

Дональд наугад раскрыл рукопись. Это были страницы, рассказывающие о первых двух днях после мюнхенской трагедии. «.Тяжелый шок в Манчестере проходил.

Почти обезумев от горя, обрушившегося на них, родственники футболистов рвались в Мюнхен. Но над Европой бушевали метели. Вьюжило и в Лондоне. Полеты отменили. Родственники погибших и раненых пересаживались в поезда и долгими часами томились в ожидании предстоящих страшных встреч.

Раненые «ребята Марфи», так называли игроков «Рейнджерса», лежали, закутанные в пухлые коконы из бинтов в госпитале «Рехтс дер изар». А мертвые?! Мертвые ждали своей отправки на родину в цинковых гробах. Но непогода не хотела отпускать мертвых.

Мейсл не спал вторые сутки. Кроме забот по отправке родственников на континент, на него свалились финансовые дела, связанные с отменой матчей. В среду команде предстояло играть в пятом туре кубка с командой Шеффильда, а в субботу - на своем стадионе в очередном матче первенства лиги.

Не смолкая, трещали телефонные аппараты в кабинете Мейсла. Он не отпускал секретаршу ни на минуту. Еду приносили прямо в кабинет. Но Мейсл почти ничего не ел. Его глаза горели, как у игрока, идущего ва-банк.

Там он выпрашивал отсрочку. Тут соглашался на высокий процент неустойки. И здесь же договаривался с руководством лиги об отмене столь высокой неустойки ввиду чрезвычайности происшедшего. Кредиторы, держатели акций бомбардировали его запросами.

Было от чего схватиться за голову. Восемь игроков сборной, которая, предполагалось, поедет в Швецию на чемпионат мира по футболу, остались лежать в мюнхенском морге.

Дик Лоу, один из лучших вратарей мира. Только в декабре клуб заплатил за него двадцать три тысячи фунтов стерлингов. Парень еще не успел обжиться после переезда из Ланкастера. И конечно, не успел отработать и сотой доли зтой суммы.

Нескладный, насупленный Лесли Уайт, второй вратарь, не менее одаренный, чем Лоу, но севший на скамью запасных только из-за покупки новой «звезды».

«Это роскошь, - говорили специалисты, - держать в запасе такого вратаря». И вот теперь его нет.

Защитник Билл Холл, выносливый, как вьючная лошадь. За весь предыдущий сезон он пропустил только одну игру.

Майкл Клемп - еще совсем мальчишка, только в прошлом году пришел в первую команду прямо со школьной скамьи.

Дункан Тейлор - надежда английского футбола в Стокгольме. Двадцать два гола в прошлом сезоне!

Левый инсайд Грейвс Байолет, подписавший профессиональный контракт в день своего семнадцатилетия.

«Тень великой трагедии повисла над Англией и спортивным миром. Люди всех цветов кожи, всех религий и верований несут в своих сердцах славные имена, сострадая и взывая о помощи клубу. Мысли всех с семьями прекрасных молодых футболистов, погибших так трагически. Но футбол продолжает жить, даже если лучшие сердца не бьются».

Так высокопарно заканчивала свой отчет «Гардиан».

А в жизни все выглядело куда прозаичней. Вместо матча «Манчестер Рейнджерс» - «Вулверхемптон» была назначена другая игра. Дело не должно страдать.

Утренние бюллетени, опубликованные в газетах, были тревожны. Крис Марфи, Бен Солман и Дункан Тейлор - в тяжелом состоянии. Тейлор хуже всех. Он лежит под стеклянным колпаком кислородной камеры. И не приходит в себя. У Криса Марфи - шок. К утру стало лучше. Ночью был совсем плох.

Из Белграда пришли сообщения от тех, кто последним разговаривал с футболистами перед их отлетом. Жолтан Равич, югослав-переводчик, сказал, что Дункан Тейлор признался ему в трех своих желаниях: играть в сборной на первенстве мира, выиграть кубок Европы и кубок страны.

Мечты и реальность, слова и события мешаются в кучу. Слова Тейлора, будто пришедшие из небытия, и знакомый флаг Английской футбольной ассоциации, приспущенный на балконе здания в Лондоне. Длинные стилизованные львы на его полотнище словно застыли в траурном карауле.

Футбольный ансамбль развалился. Крис Марфи если оправится, то не скоро. Мертвых не воскресишь. Судьба шестерых проблематична. Мейсл затыкает дыры в составе совсем еще не обстрелянными парнями. Слова Мейсла кочуют из одного выпуска газет в другой. «Мы будем продолжать сезон, как бы тяжело нам ни было. Это наш долг перед зрителями, перед погибшими и перед футболом вообще! Команда полна решимости сражаться. И она будет сражаться. Так бы решили и те, кого сегодня нет с нами!»

Клуб «Блэкпул» предложил бесплатно перевести одного из своих игроков к «рейнджерсам», если это необходимо. Лига дала согласие. Поздно вечером Мейсл связался с Ливерпулем. Клуб отдавал безвозмездно центра нападения сборной Англии Роджера Камптона. Тот не возражал против перехода, если Манчестер примет.

- Хэлло, Роджер! - кричал в трубку охрипшим голосом Уинстон Мейсл. -«Рейнджерсы» с удовольствием возьмут вас. Жаль, что это происходит при столь грустных обстоятельствах. Сами понимаете, как нам трудно. И мы благодарны за сочувствие и деловую помощь.

- Да, жаль ребят. - прозвучало на другом конце провода.

- Не будем тянуть с переводом, - перебил Мейсл. - Простите, но у нас тут совсем нет времени. Хотелось, чтобы вы начали играть с будущей недели. Некоторых наших игроков вы знаете по старым встречам. Большинство сами не знают друг друга. Так что новичком себя чувствовать не будете. Ждем.

И сразу же зазвонил другой аппарат. Говорил президент футбольной ассоциации. Мейсл слушал.

- Да, конечно, мы согласны и благодарны ассоциации. Подозвав секретаршу, продиктовал:

- Звонил мистер Фардакер. Решено провести специальный матч между сборной лиги и сборной Англии. Весь доход пойдет клубу. Что-то подобное было в 1946 году. Играли Шотландия и Англия.

Средства пошли на помощь пострадавшим во время несчастья в Болтоне. Тогда обрушилась секция трибун. Тридцать три человека погибли, и несколько сот были ранены.

Да, Эллен, в воскресенье собирается руководство лиги, чтобы решить, как помочь родственникам погибших и искалеченных.

В кабинет вошел Фокс со свежим номером «Дейли уоркер».

- «Уоркер» предлагает на пожертвованные нашему клубу средства создать национальный центр юношеского футбола. Все команды станут черпать из него свои резервы. Газета считает, что такой центр - лучший памятник погибшим.

Фокс умолк, предусмотрительно не высказав своего отношения к проблеме.

- Спасибо. У нас есть свои резервы, которых хватит до следующего Мюнхена. Относительно денег. Пусть сначала соберут деньги на выпуск своей газеты, а потом суются в чужую кассу. Эллен, все-таки зарегистрируйте и это предложение, - приказал он секретарше.»

Дональд отложил рукопись, вспоминая, как это было.

Тогда разрозненная информация о деятельности совета директоров едва долетала до Мюнхена. Чувство беспомощности перед свершившимся давило Дона. Оно ослабевало лишь в минуты работы над репортажами, над которыми трудился усердно, как никогда. Чтобы быть поближе к ребятам, он добился разрешения посещать госпиталь в любое время.

Он пришел в госпиталь утром. Профессор Вебер, директор госпиталя, встретил его лично и дал указание на выписку постоянного пропуска.

- Знаете, это самая страшная катастрофа, которую мне приходилось видеть после войны.

Он говорил это, пока Дональд облачался в белый халат и шапочку, которые не снимал потом в течение недели - работал и ночевал в кабинете директора, питался в служебной столовой вместе с врачами и сиделками. Когда прибыла Барбара, он мог подробно рассказать ей обо всем.

- Барбара, Дункан вчера пришел в сознание. Несколько минут говорил с врачом. Когда очнулся, с трудом понял, где находится. Спросил: «Что, самолет перевернулся?» Потом попросил помочь ему подняться. Бедняга Дункан.

Барбара беззвучно плакала. В больших черных глазах стояли слезы.

Она их не вытирала. И слезы катились по ее щекам, оставляя извилистые следы на напудренном лице. Она сидела, по-мужски стиснув лежащие на коленях руки и глядя в одну точку. Даже рыдания жены Криса, которая никак не могла успокоиться после десятиминутного свидания с мужем, не заставили Барбару встать. Она лишь повернулась на шум всем телом и вновь замерла в прежней позе.

Подошел дежурный врач компании БЕА. И, сдерживая волнение, глухо сказал:

- Наши парни ведут себя, как настоящие герои. Почти все, кто пришел в себя, сначала спрашивают: «А как другие?»

Подошел профессор Вебер.

- Мистер Роуз, поскольку вы единственный полномочный представитель клуба, вы, очевидно, должны ответить на запрос бургомистра Мюнхена. Он, справляясь о здоровье игроков, просил узнать, что он лично еще может сделать для пострадавших.

Кстати, персонал госпиталя благодарит Манчестерскую мэрию. Мы получили от имени жителей Манчестера восемнадцатифунтовую коробку шоколада для сестер и сиделок. Коробку только что бесплатно доставил самолет компании БЕА.

«Бесплатно!» - с иронией подумал Дональд. Он хотел сказать вслух что-то резкое. Но присутствие врача компании, который ни в чем не виноват, удержало его.

- Хорошо, я передам благодарность. А нужно ли что нашим парням -целиком полагаюсь на ваше усмотрение.

- Спасибо, весьма польщен.

Вебер стремительно исчез в одной из палат.

Здесь, под крышей, на четвертом этаже лежали самые тяжелые больные. Ослепительная белизна, казалось, даже мягкую тишину окрашивала в белый цвет. В белом безмолвии как бы растворился длинный коридор с белыми стульями возле каждой двери. Никогда в жизни Дональду не приходилось видеть столько белого цвета сразу.

В три часа ночи к нему постучался дежурный врач. Вошел, остановился в дверях и развел руками.

- Увы.

- С Дунканом что-нибудь? - вздрогнул Дональд. Он только что разговаривал с Барбарой, остановившейся в ближайшей гостинице. И первое, что пришло на ум, - несчастье с Дунканом.

- Нет, - дежурный покачал головой, - Эвардс. Дональд медленно опустился на стул.

Последние два дня бедный Джордж едва держался. К вечеру ждали кризиса. Сделали срочное переливание крови. Но состояние не улучшалось. Пришлось повторить операцию.

- Он умер, когда мать была рядом. - И, помолчав, дежурный добавил: -Немного лучше стало Тейлору. Он попросил пить. Ему дали глоток лимонада. Марфи совсем молодец. Только что подкрепился яйцом. Если хотите, можете пройти к нему на минутку - он не спит.

Дональд поспешил за врачом. На кровати, спинкой прижатой к стене, лежало жалкое подобие былого Криса. На откатных столиках стояла аппаратура искусственного дыхания. А на тумбочке - маленькое блюдце с недоеденным свежим яйцом. Крис улыбнулся.

- Как ребята? Говорят, я пострадал больше всех? Не вовремя это. - Он поморщился от боли.

Чувствовалось, Крис еще не знал подлинных размеров катастрофы. Когда Дональд вопросительно взглянул на дежурного врача, тот едва заметно покачал головой.

«Бедняга Крис не подозревает, что половины его ребят уже нет в живых. Только что ушел из жизни Эвардс».

Изобразив на лице жалкое подобие улыбки, Дональд тихо сказал:

- Ничего, Крис, все в порядке. Ребятам значительно лучше. Через недельку вы сможете их увидеть. Они лежат рядом. Ну, выздоравливайте. -Дональд не мог больше стоять и лгать, глядя во внимательные, усталые глаза Криса.

Он вышел. О смерти Эвардса решил Барбаре не говорить.

- В воскресенье в Манчестер уходит специальный самолет с телами погибших, - сказал дежурный врач.

- Я знаю. Мне придется лететь этим же самолетом.

Когда Дональд улетел, Марфи перевели с четвертого этажа на второй, где лежали легкие больные. Ему стало значительно лучше, хотя до выздоровления было далеко.

Тейлор умер спустя две недели после катастрофы. Вспоминая об этом, Дональд никак не мог себе простить, что уехал так рано. Словно останься он в Мюнхене - и Тейлор бы выжил.

В дверь комнаты громко и повелительно постучали.

- Да! - машинально ответил Дональд. На пороге стоял Мейсл.

- С добрым утром, Дональд. Вы еще не одеты? - деланно удивился он. -Через полчаса выезжаем на охоту. Или вы забыли? Костюм ваш лежит на кресле у двери. Поторопитесь. Холодный завтрак в столовой. Как спуститесь на первый этаж, налево. И не задерживайтесь. Боюсь, мне сейчас предстоит неприятная миссия будить нашего главного охотника -президента «Элертона».

«А этого толстяка зачем сюда нелегкая занесла? Вроде бы у Мейсла никогда не было с ним особой дружбы».

Дональд не знал, что спортивную базу, на которую завтра должны были прибыть игроки «Рейнджерса», сдал им в аренду президент клуба «Элертон» Джордж Лоорес.